Дерево Джошуа. Группа ликвидации

Гамильтон Дональд

— Отлично, дорогая, тогда…

— Вас послали, чтобы убить его, не так ли? В этом заключается ваша работа — загнать человека, точно дикого зверя, в западню и уничтожить. И мне предлагается… Я должна помогать вам в выполнении вашего задания.

— Продолжайте, — подбодрил я ее, когда она замолчала.

— Я работаю в разведке, — сказала она. — Да будет вам известно, мистер Хелм, что я — шпион, а это, я бы сказала, не слишком уважаемая профессия, но моя работа заключается в сборе и анализе информации. Я не выступаю в качестве гончей для охотников за черепами. Даже при том, что вы не кажетесь мне особо удачливым охотником, все равно… Факт тот, что… — Пепел с сигареты упал ей на платье, и она, явно раздраженная этим досадным происшествием, быстрым движением руки

смахнула его на пол и вновь обратила все свое внимание на меня. — Там есть человек по имени Мак. И есть организация, которая нигде не фигурирует под своим официальным названием, но ее именуют «группа ликвидации», или «группа У». «У», мистер Хелм, значит: «убийство».

Такое я слышал впервые. Наверное, это придумал какой-то башковитый шутник, который работал у них много времени спустя после войны.

— Я вас внимательно слушаю, дорогая, — сказал я. — Что же дальше?

Она подняла голову:

— Не называйте меня «дорогая», черт побери! Вы знаете, откуда у меня эта информация? Не с нашей стороны — с их! Уже многие годы мы выслушиваем подлую пропаганду об американской «Mordgruppe» [3] — слышим, посмеиваемся и опровергаем все эти домыслы, как можем, убежденные, что это всего лишь их неуклюжие потуги оправдать существование собственного континента наемных убийц. Помню, я была еще в парижской резидентуре и сама хохотала от души, когда кто-то на полном серьезе спрашивал у меня, не знаю ли я о таком Маке в Вашингтоне, которому стоит только указать пальцем на человека — и через некоторое время находят его труп. «Дорогой мой! — отвечала я в таких случаях, хихикая. — Неужели вы и впрямь думаете, что мы так работаем?». Но ведь именно так мы и работаем, не правда ли?

3

Группа убийств» (нем.)

— Закончите ваш рассказ, Сара, — сказал я. — Давайте не будем тратить время на риторические вопросы.

— Когда нас предупредили о вашем прибытии, я сразу поняла: что-то тут не так, — продолжала она. — Хелм, разве мы растеряли все наши идеалы? Неужели им и впрямь удалось низвести нас на свой уровень? Неужели мир просто расколот на два враждебных лагеря, между которыми не существует никаких моральных барьеров? Мне просто было необходимо взглянуть на вас — вот почему я поехала в Готенбург, хотя это было грубейшим нарушением правил… Мне надо было посмотреть, что за человек… Нет, я не буду с вами работать, Хелм. Я помогла вам как могла. И теперь…

— И теперь — что?

— Неважно. Вы, конечно, можете подать официальную жалобу по своим каналам. Вы даже можете попытаться снять меня с должности.

Не беспокойтесь, — сказал я и нащупал ручку дверцы. — Ни о чем не беспокойтесь, Сара. Продолжайте заниматься сбором и анализом важной информации… А я, пожалуй, вернусь в отель. И, пожалуй, лучше пешком — ибо ушел я именно пешком…

— Хелм, я…

— Что?

— Не смейтесь надо мной из-за того…

— Я и не собираюсь над вами смеяться, дорогая. Я уважаю все ваши тонкие чувства, все до единого.

— Разве вы можете понять, что я чувствую?! Неужели я не могу раскрыть вам глаза на то, как все это дурно?

Моя жена задавала мне те же вопросы. Она хотела, чтобы я понял ее чувства — и я все очень хорошо понимал. Она хотела раскрыть мне глаза на то, как все это дурно, — и я все видел. Все видят, что дурно в мире, и все только об этом и говорят — точно до сих нор не замечали, — но никто не может дать никакого практического совета, как сделать мир лучше. Когда-нибудь придет день, и мы будем питаться одними химикалиями и перестанем убивать животных. А пока мы жрем мясо и воспринимаем мир таким, каков он есть. По крайней мере, некоторые из нас.

— Спокойной ночи,' Сара, — сказал я, вылезая из машины.

Уже на ходу я краем глаза заметил светящуюся арочку в воздухе: это она выбросила из окна сигарету. За моей спиной захлопнулась дверца.

Крошечный фольксвагеновский двигатель заурчал и резко заглох. Я услышал его приглушенный всхлип. А потом на меня кто-то бросился из тьмы и сбил с ног.

Бей только правой и молча зализывай раны, как и подобает мужчине, говорил мне Мак, и, слава Богу, мне хватило ума оставить нож в номере. Наступил тот замечательный момент, когда у меня сразу возникло искушение пустить его в ход. Нет лучшего оружия, чем нож, когда на тебя в кромешной ночи напали трое. Но ножа у меня не было, и предполагалось, что я не владею ни дзюдо, ни карате. А по мне, драка на кулаках — это просто детская забава. Я слегка наподдал одному из них коленом, надеясь, что тот примет мое движение за случайную конвульсию, и сбил в кровь костяшки правой о челюсти двух других. Бил я смачно.

Потом меня подхватили под руки, а еще двое уже выволокли Сару из машины и тащили по тротуару к нам.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Нас поволокли через рощу обратно к поляне, освещенной струившимся из телефонной будки светом, фонарями вдоль набережной и бледной желтизной неба — такого цвета бывает небо во всех больших городах мира. Звезды казались бледными и далекими. Я вспомнил: дома, в Нью-Мексико, они кажутся куда ближе.

Впрочем, не могу сказать, что я очень испугался. Мы просто преодолели первое препятствие. Если в их планы входило убийство, подумалось мне, то я уже давным-давно был бы трупом. Когда-то, учитывая тогдашние обстоятельства, мне приходилось рисковать жизнью по-настоящему, но это все было уже в прошлом. Теперь же мы просто забавлялись, как дети. Мне только следовало держать в уме нехитрые правила игры — и все будет в порядке. Ну, относительно в порядке. Не думаю, что нормальному человеку очень бы понравилось быть избитым в глухую ночь.

Те трое вновь принялись за меня. Действовали они как дрянные любители. Я получил пару-тройку тумаков, мне рассекли губу и, кажется, поставили фингал под глазом, а упав, я порвал себе штанину. Хорошо еще, что у меня хватило ума оставить приличный костюм в гостинице. Нападавшие милостиво предлагали мне себя, сильно раскрываясь в предвкушении моего очередного удара. Я не собирался их разочаровывать и свирепо махал кулаками. Эти ребята оказались крепкими. Они смело нарывались на хуки, каждый из которых мог оставить их калеками на всю жизнь или убить — и всякий раз я умудрялся выходить из клинча, делая нырок головой и уклоняясь корпусом влево или вправо, точно персонаж телевизионного бурлеска «Драка в салуне», и они валились на меня сверху кучей-малой, после чего все начиналось по новой.

Я видел Сару, зажатую как в тисках, между двух сторожей, — сначала она вырывалась и выкрикивала мое имя, умоляя их прекратить побои, а потом уже просто стояла, обессиленная, обмякшая, и вдруг совсем по-женски начала приводить себя в порядок, поправляя прическу и застегивая верхние пуговки «а платье. При этом она взирала на все происходящее с неподдельным ужасом.

Я долго искал глазами снайпера. Наконец я подметил его за будкой среди деревьев: темная человеческая фигура, в руке поблескивает оружие. Он следил за моими кульбитами явно критическим взором.

Можно не сомневаться, что они будут очень тщательно тебя проверять, пока не удостоверятся в твоей полнейшей безвредности, предупреждал меня Мак, и теперь я проходил вступительный экзамен. Самое удивительное — и обнадеживающее — заключалось в том, что я им все еще был не безразличен. Даже если у них и не было на меня ничего, — что сомнительно, — уже то, что они застукали меня здесь с Сарой, местным агентом дяди Сэма, было вполне достаточной информацией обо мне. Моя личина придурковатого фотографа-дилетанта была безжалостно сорвана. Но мне казалось, что я еще могу сойти за придурковатого агента разведслужбы — на что было совсем мало надежды, — хотя Мак именно это и имел в виду, когда придумывал для меня туфтоватую служебную характеристику. Этим людям я явно был нужен для чего-то. В противном случае — почему они меня просто не убили или просто не махнули на меня рукой?