Дерево Джошуа. Группа ликвидации
Шрифт:
Но они упрямо проверяли американца-фотографа. Именно поэтому, вне всякого сомнения, они и приволокли его сюда: при свете этого сомнительного субъекта можно было получше рассмотреть или легче было пристрелить, если возникнет такая необходимость.
Им очень хотелось хорошенько меня отделать, унизить, вывести из себя — в надежде, что если я ломаю комедию, то рано или поздно у меня лопнет терпение и я проявлю себя как куда более опасный тип, чем пытаюсь казаться со стороны. И в этом случае, как можно было предположить, мои обидчики тут же бросятся в спасительные заросли, а скрывающийся за деревьями парень быстро уладит конфликт со мной, пустив в ход свою косилку…
Теперь они осыпали меня оскорблениями по-шведски, тестируя мои лингвистические
И вдруг все кончилось — они просто повисли на мне. Но уж если бороться, так до победы, как говорят британцы, и я еще сделал несколько прыжков вокруг своей ос, попытался высвободить руки и проигнорировал возможность ударом кулака переломить голень парню, маячившему справа от меня.
— Ах вы сволочи, — прохрипел я, — ах вы сволочи вонючие! Это что же такое вы делаете, а? Я американский гражданин!.. — ну, дальше можете сами вообразить мой злобный монолог. Мне-то тут гордиться нечем. Но скоро я сбился, и мы просто стояли и, тяжело дыша, смотрели друг на друга.
И тут из рощи за телефонной будкой раздался мужской голос.
— Forsok med kvinna!
Я резко развернулся в его сторону, точно его присутствие здесь было для меня полнейшей неожиданностью. Сказал он вот что: «Теперь займитесь женщиной». Настала пора бросить им кость, и я заорал:
— Кто бы вы ни были, не трогайте ее! Она не имеет никакого отношения…
— К чему, Хелм? К невинной фотосъемке для американского журнала? — засмеялся снайпер. — Да перестаньте, мистер Хелм! Не обижайте нас. Мы прекрасно знаем, кто она. И мы знаем, кто вы и что вы здесь делаете… Так, выходит, вы все же понимаете по-шведски?
— Вы вообразили о себе невесть что! — буркнул я свирепо. — Тогда окажите любезность — если я доберусь до вас…
Тот, что стоял слева от меня, врезал мне по губам. Тот, что прятался за деревьями, сказал:
— Это маловероятно, мистер Хелм. Даже при том, что, насколько я понимаю, вы проделали долгий путь, чтобы найти меня. Уверяю вас, если вы протяните свои лапы к Каселиусу, это для вас ничем хорошим не кончится. Совсем даже наоборот.
По роли мне полагалось теперь яростно вырваться из рук похитителей и броситься на него, хотя было не вполне ясно, чего я мог добиться, с голыми руками бросившись на его автомат. Но и это было в духе хорошего телевизионного боевика, который мы тут с таким блеском разыграли. На самом деле у меня у меня не было ни малейшей надежды приблизиться к нему хотя бы на шаг, и я не собирался предпринять сколько-нибудь серьезную попытку. Во-первых, я вовсе не был уверен, что скрывавшийся за деревьями человек и есть тот, за кем я охочусь, и, во-вторых, быть пристреленным или тяжело раненным в ходе этой буффонады вовсе не входило в мои планы.
— Ну погодите! — заорал я, заставляя себя подавить гнев, — наберитесь терпения, мистер Каселиус! Сегодня ваша взяла, но лучше бы вам закончить с этим сразу и разделаться со мной сейчас, иначе когда-нибудь, когда у вас не окажется ни этого автомата, ни армии помощников…
Тут один из них ударил меня сзади по затылку. Невидимый снайпер резко отдал команду на непонятном мне языке. Один из похитителей отделился от группы, а двое остались стоять, крепко держа меня за руки. Третий зашагал к Саре, которая испуганно метнулась назад, но оба ее сторожа вцепились в нее мертвой хваткой. Когда третий приблизился к ней, охранники подтолкнули ее
Двое двинулись мне навстречу, и я вновь получил отличную возможность нанести им телесные повреждения. Я проигнорировал это предложение, возобновив яростную атаку в ковбойско-кулачном стиле. Не сомневаюсь, на свете есть немало людей, которые много могут добиться с помощью своих кулаков — к примеру Джо Луис. Но я предпочитаю ввязываться в драку, вооружившись свежеиспеченным пирогом или добросовестно приготовленным гамбургером. Кулаком невозможно нанести ощутимый урон — по крайней мере, я не способен на такое. И когда бьешь кого-то кулаком, черт побери, костяшки пальцев потом ой как болят! Но сегодня я играл роль буйного американца, чуть что пускающего в ход кулаки, и у нас получился впечатляющий бой над распростертым телом Сары Лундгрен. Где-то к середине раунда она кое-как поднялась на ноги и попыталась было убежать, хромая (в темноте она потеряла одну туфлю на высоком каблуке), но была тотчас поймана одним из зрителей, наблюдавшим за ходом нашего поединка.
Меня снова скрутили — держать меня опять пришлось двоим: в эту ночь я превратился в разъяренного тигра, — а тем временам человек, преградивший Саре путь к бегству, передел ее двум другим сторожам, которые оттолкнули ее обратно к нему. Он «зевнул» — она рухнула, споткнулась о бордюр тропинки и неловко села на камни. Они засмеялись, подтрунивая надо мной и приглашая прийти к ней на помощь, а сами подняли ее и начали перебрасывать друг другу, пока она не упала, рыдая, к моим ногам.
Я отчаянно боролся со своими конвоирами. Я осыпал их проклятиями на английском, потом перешел на испанский. Я наградил их и парой шведских ругательств. Потом удостоил яркими эпитетами на привычном мне еще со времен войны французском и немецком. Я себя выдавал не таясь. Будучи фотографом-дилетантом, я не мог знать всех этих ругательств на иностранных языках. Но моя «крыша» и так уже разлетелась в клочья, и разворачивающийся на моих глазах ужасный спектакль буквально сводил меня с ума.
Само собой, эта женщина ничего для меня не значила. Я ей ничем не был обязан, у меня не было причин питать к ней теплые чувства, но зато были некоторые основания испытывать к ней неприязнь. Конечно, если бы я хоть на секунду мог подумать, что после сегодняшней ночи она будет искалечена, ранена или даже убита, все было бы иначе. Но мы же просто играли в бирюльки, и все это, несомненно, было просто детской возней — вроде той, что затеял с ними я — только, может быть, чуточку в более щадящем режиме. Они мутузили ее, и это выглядело страсть как жестоко, но я заметил, что ни один из них ни разу ее по-настоящему не ударил и не причинил ей боли. И между взрывами ругательств, и в краткие мгновения передышки я наблюдал за ее истязанием с каким-то клиническим интересом хирурга и, допускаю даже, с неким извращенным удовольствием.
То есть меня-то эти добрые люди совсем не щадили. И если фигура истерзанного покорного мученика внушает возвышенные чувства, то в надменно-щеголеватом мечтателе, которому дали по носу, всегда есть нечто комичное. Вид Сары Лундгрен — этого воплощения строгих моральных принципов, которая на дух, видите ли, не переносит насилия и кровопролития, — без шляпки и без туфель, перепачканной влажной землей и глиной, в своем дорогом костюме с оторванными пуговками и треснувшими швами, с содранными в кровь коленками, проглядывающими сквозь дыры на чулках, — так вот вид Сары Лундгрен, которая, тяжело дыша, уворачивалась от своих мучителей, не вызывал во мне ни чувства негодования, ни сочувствия, в особенности когда я был почти уверен, что она непосредственно участвовала в разработке плана сегодняшнего аттракциона.