Дерево
Шрифт:
И действительно, сзади незаметно подошла невестка. Подобрала концы одеяла и подоткнула их под сидящего.
– Ну, как ты, папулечка?
– спросила она.
Матвей Николаевич молчаливо и преданно улыбнулся ей в ответ.
– Через десять минут будем ужинать. Сразу тебя забрать или ещё посидишь?
– Ещё посижу, - торопливо сказал старик — ведь не мог же он, не попрощавшись, исчезнуть до завтра с веранды.
Невестка удалилась, и Матвей Николаевич прошептал:
– Ты где?
– Всё там же, - вторя ему, шёпотом, отозвался дурачащийся дуб.
– Мне пора.
– Слышал.
– Постараюсь, - в тон ему отозвался старик.
Как легко догадаться, ночь выдалась для Матвея Николаевича беспокойная. Он ворочался с боку на бок, кряхтел и вздыхал. А всё потому, что никак не выветривались из головы события прошедшего дня.
Никаких выводов относительно природы явления он намеренно не делал, прекрасно понимая, что подобные рассуждения заведут его в тупик. Или хуже того — заставят сомневаться в умственном здравии. Он лишь вспоминал обрывки состоявшегося в саду разговора, поражаясь тому, насколько интересным он оказался.
«Палец ему в рот не клади, - подумал Матвей Николаевич.
– Языкастый и бесцеремонный. Кстати, почему я про него всё время — он да он. Может, он как раз — девочка».
Так его и спросил в лоб на следующее утро, едва поздоровавшись.
– У нас, деревьев, этих глупостей нет, - ответил тот.
Матвей Николаевич со смехом хлопнул по коленям руками.
– У вас, прямо-таки, катастрофа: чего ни хватись — нету.
– Давай не будем обобщать и делать скоропалительные выводы, - буркнул дуб.
– Ты про девочек-мальчиков сейчас спросил — вот и разберём этот вопрос. Согласен? Без обиняков скажу тебе, как другу: все ваши человеческие беды — от разделения. Женщины и мужчины. Свои и чужие. Богатые и бедные. Где глаза видят разницу, там руки тянутся к тому, чтобы её устранить. Любым способом, вплоть до физического уничтожения конкурента.
– Тебе бы лектором-пропагандистом в обкоме комсомола работать, - похвалил Матвей Николаевич.
– Слова — чисто стрелы. В самое сердце разят. А может, так оно и есть? Душа бывшего партийного работника вселилась в ничего не подозревающее дерево, как тому учит индийская философия.
– Во-во! Ты только подтверждаешь сказанное мною. Вам во что бы то ни стало нужно под действия свои какую-нибудь теорию подвести. Чтобы, значит, выдуманной правотой от греха заслониться. А мы живём себе и горя не знаем. В единении с природой и, что ещё более важно, в согласии с собой. Дождём обмыло — радость. Солнышко выглянуло — благодать. И у сородичей моих — то же самое.
– Скукота-то какая!
– Да уж. То ли дело, собраться пьяной толпой и драку учинить. Или сарай соседа спалить, чтобы не выпендривался.
Глупости говорило дерево. Матвей Николаевич явственно видел дыры в его логике, да такие огромные, что и ребёнок разобьёт их без малейших усилий. Плохо только, что он утратил былую поворотливость ума. И всё же сдаваться так просто он не собирался.
– Ещё неизвестно, на какие подвиги тебя бы потянуло, будь ты снабжён ногами. Небось, так бы и побежал вон к тому забору и накостылял товарищу за то, что у него и солнца больше, и простора.
Матвей Николаевич показал рукой в сторону
– Что скажешь?
– То и скажу, что свои человеческие наклонности пытаешься примерить ко мне.
– Ох, и упрямый ты, братец! С места не сдвинешь.
– На том и стоим.
В тот день они ещё многое обсудили: и политику, и падение нравов, и цены на нефть. Не соглашались друг с другом, отпускали язвительные шуточки. И до того увлеклись, что не заметили, как внучата Матвея Николаевича прокрались в сад и подслушали их разговор. Неловко получилось.
– Деда, ты с кем разговаривал?
– засыпали его неудобными вопросами.
Пришлось сочинять что-то невразумительное. Вовремя подоспела спасительница-невестка и прогнала проказников, однако за ужином шалопаи продолжили расспросы, чем вызвали некоторую тревогу на лице сына. Он даже задержался дольше обычного у постели старика, прежде чем оставить одного на ночь.
– Пап, всё в порядке у тебя? Ничего не болит?
Матвей Николаевич бодро помотал головой, всем своим видом стараясь показать, что лучше не бывает. Поверил сын или нет, но на следующий день почему-то завёл разговор об отпуске.
– Возьму-ка я две недели отгулов, и скатаемся-ка мы к морю. Как ты, папа, смотришь на это?
– Так я что? Езжайте.
– Матвей Николаевич сделал вид, будто не понял, о чём речь.
– Нет, нет! Все вместе, - не унимался сын.
– Куда мне? Рассыплюсь по дороге. Это же какой отдых получится — со стариком целыми днями нянчиться.
– Что тут ехать?
– не соглашался сын.
– Машина большая, дорога гладкая, как стекло. И дом пустует на берегу. Который год не можем собраться.
Напугал он этими разговорами отца. Ведь что такое получается: только, можно сказать, другом обзавёлся, и на тебе — к морю этому стылому, где плохо заживают царапины, и голова разламывается от духоты.
Непредвиденные обстоятельства выручили — что-то там не заладилось на работе у сына, или кризис какой приключился в мировой экономике. Поездку откладывали каждую неделю, пока за окнами не установилось ненастье, и в предвкушении зимы не пожелтели листья.
Матвей Николаевич ни в какую не соглашался с тем, что на улице похолодало, и продолжал целыми днями сидеть в любимом кресле на свежем воздухе. Кутали его, как могли — кроме пледа, в меховую курточку, тёплые подштанники и ботинки с шерстяными носками. Никто не понимал, на кой сдалась ему эта веранда. Даже дуб.
– И охота тебе сопли морозить, - подзуживал он старика.
– Моим маразматическим рассуждениям внимать. А в доме — и тепло, и сухо. Захотел — чайку себе налил. Захотел — спать завалился.
– Я и тут подремать могу, - не поддавался искушению Матвей Николаевич.
– Рассказывай лучше, как ночь прошла. Слышал, вроде, ветер сильный был.
– Да уж. Ветки пообломало. Но ничего, мы к этому привычные. А вот жучки достали — хуже некуда.
– Что за жучки?
– Да с плодовых деревьев лезут, будь они не ладны! Даром, что благородные, а всякая гадость именно с них и прётся. Под кору, твари, забьются и долбят там что-то. Чешется — сил нет. Ты бы сказал своим: пусть ствол мне побрызгают ядом.