Деревья-музыканты
Шрифт:
А теперь... Один ее сын дерзко поднял руку на богов своих предков, другой собирается отнять землю у тех, кто добился ее ценою великой войны за независимость, — хочет вырвать землю из рук ее законных владельцев, день за днем поливающих ее потом своим! И мать должна при этом присутствовать! Леони не посмела никого послать в свой хунфор (ведь папалоа узнают обо всем с поразительной быстротой — порой даже задолго до того, как событие произошло!), а жрецы ее родового хунфора тоже хранили молчание. Грозное молчание! Леони теряла почву под ногами. Энергия угасала у нее с каждым днем, точно ее медленно, но неотвратимо сковывала какая-то могущественная колдовская сила. Теперь это была уже не прежняя Леони, а дрожащая от страха наседка. Иногда ей хотелось послать все к чертям и вернуться в свой добрый старый Сен-Марк, в свою лавку, к своему Порталу Ля-Сьери, пропитанному такими славными запахами...
Отгоняя невеселые мысли, Карл встал, потянулся.
— Я ухожу, мама, хочу немного поразмяться... Вертюс Дорсиль разрешил мне брать его лошадь в любое время, когда мне захочется. Надо же хоть немного развлечься...
Да, мальчик уходит и вернется только к рассвету, но зато он и завтра проведет с ней весь день, с ней, молчаливой и скорбящей матерью. Она машинально взглянула на него. В его лице была какая-то загадочность. Что он еще задумал? Ах, стоит ли тревожиться! Разве Карл способен причинить ей горе?! Но как тягостно одной ждать возвращения Эдгара! Нет, зачем относиться ко всему так трагично? Карлу нужно повеселиться, выпить в компании, проветриться, только и всего... Она не сказала ни слова. Карл тихо вышел.
Эдгар скакал верхом на коне; за ним следом, приотстав немного, ехал сержант Кальпен. Прием, который оказал Эдгару его доминиканский коллега, капитан Рауль Кордеро, начальник авиационного лагеря Гран-Сабана, был на редкость сердечным. Кордеро предложил гостю совершить недолгий полет на маленьком самолете, сверкавшем, как новенький пиастр. Какое изумительное ощущение — лететь в чистом небе на этой двухместной машине, нервной и норовистой, лететь, как морская чайка, подставляя лицо ветру и чувствуя, как трепещут клочья облаков, запутавшиеся у тебя в волосах! И как прекрасен сверху синеватый Баоруко, с его заводями и порогами, стремительный и бурный, как в славные времена неукротимого касика! И поросшие лесом хребты, и озера, где плавают кайманы, и долины, где живут люди с гордым, высоким лбом!.. О, он понимал теперь своего друга, покойного лейтенанта Перро, который никак не мог примириться с расколом острова на две части и все мечтал отвоевать утраченные земли...
Остров Кабритос посреди озера Анри с целым шлейфом маленьких островков, реки Лас-Дамас и Арройо Бланко, впадающие в большой водоем, а там, дальше, возле крючковатой лагуны Дель Ринкон, — извилистый поток Иаке... На стороне, которая осталась гаитянской, вокруг огромного опалового глаза Азюэй раскинулись саванны, пустоши, деревни с глинобитными хижинами; дальше вырисовываются угрюмые очертания горных цепей и одиноких вершин, и, наконец, еще дальше, над зелеными сосновыми рощами, расстилается огромный лес, бескрайнее зеленое чудо, лучезарная неувядаемая надежда. И внезапно, с неведомой ему до сих пор ясностью, Эдгар понял, что эта земля, раскинувшаяся внизу, — живая. Его охватил страх. Значит, то, что представлялось ему мертвой материей, живет своей, тайной жизнью?.. Так ли это? И то, что для нашего глаза неподвижность,— на самом деле всего лишь замедленность?..
«А все-таки она вертится!» — пробормотал перед лицом инквизиторов Галилео Галилей, хотя его и заставили отречься от своего убеждения... А что, если и в самом деле видимый мир непрерывно обновляется, несмотря на кажущуюся неподвижность? Да, да, что, если жизнь там, в глубине, ползет в подозрительно тягучем темпе, похожем на мнимую медлительность в движении звезд, которые в действительности мчатся с головокружительными скоростями?..
Но к Эдгару быстро вернулась его всегдашняя флегматичность. Пустое! Уж так устроен человек: стоит ему оказаться поближе к небу — им тотчас овладевает желание устремиться в метафизические дебри, в размышления о диалектике двух бесконечностей, о вечной загадке движения и неподвижности! Но Эдгар принадлежал к породе сильных — призрачная тяга к идеальному была ему почти не свойственна, вернее — она быстро проходила. И когда он ступил на твердую землю, от этих миражей ничего не осталось, если не считать небольшого нервного возбуждения да легкого шума в ушах.
За ужином засиделись допоздна. Эдгар пожаловался гостеприимному хозяину на воров, которые опустошают подведомственную ему округу, и дал понять, что грабители, вероятно, находят убежище по ту сторону границы. Рауль Кордеро ответил, что, по его мнению, у воров вообще нет родины;
Было уже за полночь. Стук копыт четко отдавался в ночной тишине. Эдгар Осмен придержал коня и подождал отставшего сержанта Кальпена. Тому показалось, что он видит какие-то тени, слышит шорох листвы, даже смутные голоса. Лейтенант хотел было обследовать кусты, но сержант, дрожа от страха, стал его отговаривать. Оба вынули револьверы. И в самом деле, в придорожной канаве затаились воры; они только ждут, чтобы перерезать коням сухожилия, когда всадники свернут с дороги! Вот трижды раздался крик совы — это разбойники предупреждают своих сообщников!.. Серый от страха, сержант Кальпен твердил одно: ждать. Положив конец препирательствам, Эдгар пришпорил коня, и сержант нехотя последовал за ним, но у поворота дороги лейтенант осадил коня на всем скаку; тот встал на дыбы, заржал. Сзади налетела лошадь сержанта, тоже испугалась и сбросила седока. Кальпен упал на кучу щебня. Взглянув с ужасом на открывшееся перед ним зрелище, Эдгар соскочил на землю, чтобы помочь своему подчиненному. Зрелище и впрямь было фантастическое: впереди по дороге шло стадо быков, около десятка, у каждого между рогами горела свеча. Стадо шло без пастуха...
Сержант кое-как поднялся на ноги. Он отделался ушибами и ссадинами.
— Гром и молния!.. Что еще за чертовщина такая?.. Я вас предупреждал, господин лейтенант, что в воздухе пахнет колдовством.
— Ну, и что вы теперь предлагаете?
Вдруг Эдгар резко обернулся. Позади, в нескольких шагах от него, двигались еще какие-то расплывчатые огни. Лейтенант и сержант стремительно вскочили в седла и, обменявшись взглядом, пришпорили коней.
Быки послушно уступали дорогу всадникам, мчавшимся во весь опор. Так гнали они коней между двумя рядами фантастических животных, которые глядели на них большими кроткими глазами; у каждого на голове горела свеча. Пот струился ручьями по спинам обоих всадников. Им казалось, что на них смотрят десять пар глаз — человеческих глаз! Сержант Кальпен мчался, изрыгая проклятия, призывая на помощь своего лоаса-хранителя, всемогущего Агау Иеми. В придорожных кустах слышался смех.
Ни на минуту не замедляя бешеного галопа, всадники прискакали в Фон-Паризьен. Немного придя в себя, сержант Кальпен сказал Эдгару:
— Господин лейтенант, надеюсь, теперь-то вы понимаете, что это за страна! Мы еще легко отделались! Только молчите о том, что мы видели!..
Они разъехались — каждый в свою сторону.
В это воскресное утро Буа-д’Орм сидел в перистиле Ремамбрансы. Со двора доносились крики, смех и шум неистовой беготни ребят, игравших в прятки. Вокруг главного жреца собрались генерал Мирасен, Бальтазар Жоффе, Калистен Расин, Меажен Деком, Силаме Силабер, Мондестен Плювиоз и Инносан Дьебальфей. Они беседовали о наступивших тяжелых временах, обсуждали последние сплетни, попивали кофе и дымили трубками.
Важнейшим событием были раздоры, возникшие между наследниками старика Тонтона. Пьер Тонтон умер от апоплексического удара, и теперь Тирезиас Селестен, один из отцов саванны [67] , бубнил заупокойные молитвы над телом усопшего. Ждали приезда родственников, вот почему похороны были отложены до послезавтра. Во время ночного бдения между родственниками покойного раз десять вспыхивали ссоры. В дело вмешались соседи, припомнившие прежние разногласия по поводу межевых столбов. Еще немного — и началась бы потасовка.
67
Отец саванны — человек, систематически выполняющий обязанности деревенского священника (прим. автора).
Прибывали все новые крестьяне. «Аудиенция», которую отец Буа-д’Орм давал по воскресеньям, обещала быть весьма многолюдной. Крестьяне неизменно обращались к главному жрецу, когда у них что-нибудь не ладилось. Со свойственной ему простотой Буа-д’Орм брал на себя роль советчика и даже плательщика — зачастую из собственного кармана платил за несостоятельного должника. Крестьяне, искавшие у Буа-д’Орм разрешения своим спорам, принимали его приговор беспрекословно, и вопрос считался окончательно решенным: не было ни формальностей, ни судебных издержек, решение выносилось немедленно и проникнуто было стародавней мудростью, отеческой справедливостью, пониманием и любовью к людям. Официальное правосудие с его ловушками, апелляциями, кассациями, взяточничеством крестьяне считали куда менее надежным.