Деревья умирают стоя

Касона Алехандро

ИЗАБЕЛЛА. Я не понимаю.

МАУРИСЬО. В тюрьме хуже всего пустота, у времени нет конца. Когда тот человек увидит, что чудо повторилось, ему и ночи покажутся не такими длинными. Он будет думать: «Завтра, в полдень…» (Протягивает ей руку.) Согласны?

ИЗАБЕЛЛА (решительно). Согласна.

МАУРИСЬО. Спасибо. Я так и думал. (Весело идет к диктофону. За сценой — пенье соловья.) Алло! Элена? Можете вернуться. И приведите того сеньора.

ИЗАБЕЛЛА (застыв у стола, слушает). Он действительно неподражаем!

МАУРИСЬО.

Кто?

ИЗАБЕЛЛА. Ваш имитатор птиц.

МАУРИСЬО. Вот это? Ну, что вы! Наш работает куда лучше. (Презрительно.) Это поет настоящий соловей.

Входят Элена и сеньор Бальбоа.

ЭЛЕНА. Все в порядке?

МАУРИСЬО. Да. Сеньорита остается у нас.

ЭЛЕНА. Ну, слава богу. Поздравляю.

МАУРИСЬО. Отведите ей — комнату окнами в сад и представьте ее нашим. Она начнет завтра же утром.

ЭЛЕНА. Слушаюсь. Сюда, сеньорита. (Идет к левой кулисе.)

Изабелла протягивает руки Бальбоа.

ИЗАБЕЛЛА. До свидания, сеньор! Это было чудесное похищение! (Идет к двери.)

Маурисьо останавливает ее.

МАУРИСЬО. Минутку, коллега. Прорепетируем сейчас. Вот пустырь. Тут решетка. Начинайте!

ИЗАБЕЛЛА (улыбается счастливой улыбкой). Так?

МАУРИСЬО. Так. Большое спасибо.

Изабелла уходит, глядя на него и улыбаясь. Маурисьо стоит, не опуская поднятой для приветствия руки. Кажется, несмотря на его теории, улыбка слишком взволновала его. Наконец идет к картотеке, рассеянно просматривает карточки, насвистывает, но взгляд его все время обращается к двери. Бальбоа осторожно кашляет, чтобы привлечь его внимание. Маурисьо резко оборачивается.

О, простите, я совсем забыл. Слушаю вас, сеньор…

БАЛЬБОА. Бальбоа. Фернандо Бальбоа.

МАУРИСЬО. Надеюсь, моя секретарша ввела вас в курс дела. Вы уже не боитесь?

БАЛЬБОА. Да, все прошло. Я бы даже посмеялся, если бы не то печальное дело, которое привело меня к вам. Трудно говорить, как-то пересохло в горле.

МАУРИСЬО. Если только это, мы все сейчас уладим. (Открывает дверцу стенного шкафа.) Виски? Херес?

БАЛЬБОА. Что-нибудь, все равно.

Маурисьо наливает вино.

Когда доктор рекомендовал мне вас, я не слишком надеялся. Но после всего, что мне рассказали, я вижу: он был прав. Если кто-нибудь в мире может спасти меня, то только вы.

МАУРИСЬО. Мы сделаем все возможное. (Протягивает ему бокал.) Говорите совершенно откровенно.

Пока сеньор Бальбоа говорит, Маурисьо делает заметки.

БАЛЬБОА. Придется начать с давних времен, но я ненадолго задержу ваше внимание. Представьте себе большое счастливое семейство. Внезапное несчастье

оставляет в живых только нас с женой и нашего внука. Мы так боялись его потерять, что не были в достаточной мере строги. В этом — единственная наша вина. И вот началось: подозрительные знакомства, ночи вне дома, карточные долги… У бабушки пропала одна из драгоценностей… Но — «это буйная голова, не говори ему ничего». И я не говорил. Когда я наконец решил вмешаться, было уже поздно. Однажды он вернулся домой на рассвете, глаза у него были потухшие, и я не узнал его голоса. Он едва еще стал юношей, но уже перенял все повадки взрослого негодяя. Когда я вошел, он пытался взломать мой письменный стол. Произошла сцена, о которой я не хотел бы вспоминать. Он кричал на меня, пытался поднять на меня руку. Мне было очень больно, но я ударил его по лицу и выгнал из дому.

МАУРИСЬО. И он не вернулся?

БАЛЬБОА. Гордость всегда была единственной его добродетелью. Мы узнали, что он пробрался на пароход, отплывающий в Канаду. С того дня прошло двадцать лет.

МАУРИСЬО (пишет). «Сознание собственной вины». Могу ли я отметить «двадцать лет раскаяния?»

БАЛЬБОА. Нет. Это была худшая ночь моей жизни, но если бы она повторилась, я сделал бы то же самое. Время подтвердило мою правоту.

МАУРИСЬО. Вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?

БАЛЬБОА. Лучше бы я не знал. От игры он перешел к контрабанде и мошенничеству. От уличных драк — к подлогам и грабежам. Он стал профессиональным бандитом. Конечно, бабушка ничего не знает. Но жизнь наша разбита, дом наш разрушен. Она ни разу не упрекнула меня. Только — ее закрытый рояль, ее кресло спиной к окну, ее молчание год за годом… это хуже всех обвинений. Как будто виноват я. И вот наконец однажды утром она получила письмо из Канады.

МАУРИСЬО (с досадой). О чем же вы думали? Неужели вы не могли помешать, перехватить письмо? Оно могло ее убить.

БАЛЬБОА. Напротив. Оно вернуло ее к жизни. Наш внук просил простить его. Три страницы великолепных обещаний и трогательных воспоминаний.

МАУРИСЬО. Простите. Я так глупо поспешил сделать вывод.

БАЛЬБОА. Нет, это теперь вы торопитесь с выводом. Письмо было фальшивое. Его написал я.

МАУРИСЬО. Вы?

МАУРИСЬО. Вы что-нибудь знаете о его дальнейшей судьбе?

БАЛЬБОА. Лучше бы я не знал. От игры он перешел к контрабанде и мошенничеству. От уличных драк — к подлогам и грабежам. Он стал профессиональным бандитом. Конечно, бабушка ничего не знает. Но жизнь наша разбита, дом наш разрушен. Она ни разу не упрекнула меня. Только — ее закрытый рояль, ее кресло спиной к окну, ее молчание год за годом… это хуже всех обвинений. Как будто виноват я. И вот наконец однажды утром она получила письмо из Канады.

МАУРИСЬО (с досадой). О чем же вы думали? Неужели вы не могли помешать, перехватить письмо? Оно могло ее убить.

БАЛЬБОА. Напротив. Оно вернуло ее к жизни. Наш внук просил простить его. Три страницы великолепных обещаний и трогательных воспоминаний.

МАУРИСЬО. Простите. Я так глупо поспешил сделать вывод.

БАЛЬБОА. Нет, это теперь вы торопитесь с выводом. Письмо было фальшивое. Его написал я.

МАУРИСЬО. Вы?

БАЛЬБОА. Что же мне оставалось делать? Моя бедная жена умирала, молча умирала день за днем. А эти три страницы открыли ее рояль и повернули ее кресло к окну в сад.