Деревянное яблоко свободы
Шрифт:
Значит, надо искать иные возможности, начинять динамитом новые бомбы, рыть новые подкопы. Желябов однажды произнес странную фразу. «Что-то мы затерроризировалсь», – сказал он.
Затерроризировались. Иногда эта мысль приходила в голову и Вере и ее товарищам. Но как приходила, так уходила, не остужая их страстного желания убить царя. Убить во что бы то ни стало. Потратить на это любые силы, пожертвовать чем угодно, заплатить собственными жизнями, только убить. А для чего? Конечно, для блага народа. А какое будет благо народа, когда его убьют и его место займет наследник? Придет наследник и, – это не так уж трудно предвидеть, – ужесточит внутренние порядки, урежет гражданские свободы и расширит права сыскных и карательных органов. Но того, что будет, кажется, никто всерьез не просчитывал, и маниакальная жажда убийства высшего лица государства
24 мая 1880 года Перовская и Саблин, закрыв свою лавочку, выбыли из Одессы. Следом за ними и в том же направлении отбыли Якимова и Исаев. В июле в Петербург отправилась и Вера. Отправилась, не дождавшись назначенного ей на смену Михаила Николаевича Тригони, прозванного Наместником.
Михайлов, к которому в Петербурге Вера явилась, встретил ее весьма сдержанно.
– Стало быть, приехали? – сказал он язвительно. – Очень хорошо, поздравляю от всей души. И что же вы здесь собираетесь делать?
– Что прикажет комитет, – скромно сказала Вера.
– А что вам комитет? – пожал плечами Дворник. – Когда вы уезжали из Одессы, вы не спрашивали мнения комитета и не стали дожидаться Наместника.
– Дворник, милый, – Вера приложила руку к груди, – поймите, я там не могла больше оставаться ни секунды. Почти целый год я была оторвана от всех вас, совсем одна, не знала, что происходит. Это трудно.
– Ах, в-вам трудно! – возмутился Михайлов. – Тогда извините. У нас институт б-благородных девиц временно з-закрыт. На ремонт.
– Дворник! – Она нетерпеливо топнула ногой. – Как вам не стыдно?
Михайлов посмотрел на нее с любопытством.
– Значит, не зря вас зовут Топни-Ножка, – улыбнулся он. – Эх, Верочка, милая, ч-черт знает что происходит, ни с кем нет никакого с-сладу. Один не хочет п-печати вырезывать, потому что считает себя для этого слишком значительной фигурой, другая не хочет сидеть в Одессе, потому что ей трудно. Я на эти вещи смотрю иначе. П-поручит мне организация ч-чашки мыть – буду мыть чашки. И с таким удовольствием, как будто это самый интересный, творческий труд.
Глава 15
Теплый осенний вечер. По узким кронштадтским улочкам идут Фигнер и Желябов. Андрей идет уверенно, видно, что не первый раз здесь.
– Сейчас ты его увидишь, – говорит Андрей. – Держи себя в руках, чтобы не влюбиться с первого раза. Соня моя влюбилась. Я, конечно, ревную, но понимаю. Я и сам влюбился. Прекрасной души человек.
– Андрей, – улыбается Вера, – ты не замечаешь, что у тебя все люди прекрасные, замечательные и удивительные?
– Они такие и есть, – уверенно говорит Андрей. – Во всяком случае, те, кто с нами, все замечательные. Сама увидишь. Взять хотя бы того же Штромберга. Из ваших, из дворян. Барон. А уже сейчас готов на все. С Сухановым как раз труднее. Жизнь свою положить согласен, а вот террором заниматься не хочет. Хотя и колеблется. Употреби все свои женские чары. Он стоит того. – Желябов помолчал, улыбнулся. – Помню первую сходку. Заранее договорились, что в воскресенье Суханов соберет у себя несколько офицеров. Приходим с Колодкевичем. В гостиной десятка два морских офицеров. Я отзываю Суханова, спрашиваю: «По какому принципу вы собрали гостей?» – «По принципу порядочности. Не знаю, получатся ли из них революционеры, но, что не донесут, ручаюсь». – «И за это спасибо. Посторонних ушей не будет?» – «Нет. В этой комнате две капитальные стены, две другие выходят в комнату вестового. Он татарин, по-русски не понимает». Хорошо. Офицеры посматривают на нас настороженно, но с любопытством. Отрывочные разговорчики, остроты, смешки, общая неловкость. Видно, думают, что сейчас мы вроде чернопередельцев начнем с ними что-то туманное о пользе народной. Ну, ладно, думаю, сейчас я вам покажу, кто мы такие. Подмигиваю Колодкевичу, киваю Суханову, тот встает: «Вот, господа, позвольте вам представить моих товарищей Бориса и Глеба. Они хотят с вами поговорить. Я думаю, что если даже разговор наш ни к чему не приведет, он будет полезным и даст вам пищу для размышлений. Борис, начинай». Встаю я и сразу беру быка за рога: «Так как Николай Евгеньевич передал мне, что вы интересуетесь программой и деятельностью нашей партии, борющейся с правительством, то я постараюсь вас познакомить и с той и с другой. Мы, террористы-революционеры, ставим своей целью…»
Подойдя к одному из подъездов, Желябов оглянулся, нет ли «хвоста», и пропустил Веру вперед:
– Проходи.
В неуютной передней маленький, с воспаленными красными глазами матросик чистил пуговицы на офицерской шинели.
– Здравствуй, брат, – сказал Желябов. – Барин дома?
Матросик поднял голову, без удивления посмотрел на гостей и молча кивнул головой.
Вера прошла вслед за Андреем во вторую комнату, где жил сам хозяин. За столом вокруг пыхтевшего самовара сидели несколько офицеров. Хозяин дома, высокий моряк с усиками, с большими, несколько навыкате глазами, поднялся навстречу гостям.
– Все свои? – поздоровавшись, огляделся Желябов.
– Все свои, – подтвердил хозяин квартиры.
– В таком случае, позвольте представить. Елена Ивановна. Поскольку я вынужден заняться другими делами, связь между вами и Исполнительным комитетом будет осуществлять она.
– Ну, если Исполнительный комитет располагает и такими силами, – улыбнулся хозяин квартиры, – то тогда…
– Вот, собственно говоря, наш кружок. Эспер Александрович Серебряков, Александр Павлович Штромберг…
Беседа поначалу не клеилась. Но потом разговорились.
– Скажите, – волнуясь, спросил Веру розовощекий молодой офицер. – А вы сами участвуете в террористических актах?
Вера растерялась, посмотрела на Желябова. Тот улыбнулся и незаметно подмигнул ей. Этим он давал понять, что его дело сторона, выкручивайся, мол, как знаешь.
– Может быть, я не должна вам этого говорить, – начала она, – но оставить ваш вопрос без ответа тоже не могу. Отвечу вам так: я никогда не стала бы призывать других к тому, в чем не участвовала бы сама.
Желябов засмеялся.
– Видали, какие у нас женщины? – весело спросил он сидевших в комнате. – То-то же. Ну, – он поднялся, – я вижу, почва для разговора найдена, мне здесь больше делать нечего.
Желябов ушел. Вера осталась.
С тех пор встречи с офицерами происходили регулярно. Здесь, в Кронштадте, а потом в петербургской квартире Суханова, на Николаевской улице. Офицеры стали ее любимыми товарищами. Энергичный и стремительный Суханов, немногословный, хрупкий телом, но твердый характером барон Штромберг, силач и красавец Рогачев, умный Буцевич, рассудительный и мягкий Похитонов, деятельный и настойчивый в достижении целей Дегаев. За чашкой чая, за бутылкой вина изо дня в день велись разговоры о том о сем, но все били в одну точку.
– Ах, господа, – говорил Желябов, – вы не хотите заниматься террором, вы хотите честной открытой борьбы? Но вы хорошо знаете, что честная открытая борьба с правительством, у которого армия и полиция, невозможна. Так не являются ли ваши слова просто красивыми фразами? Не желаете ли вы просто уклониться и говорите о пути, который заранее невозможен? И это в то время, когда наши товарищи гибнут на виселицах и в тюрьмах. Кстати, сейчас – вам, полагаю, известно – Петербургский военно-окружной суд рассматривает «дело 16-ти», и некоторым из них грозит виселица.