Деревянный ключ
Шрифт:
В третью вигилию,[2] едва задремав, Мартин просыпается от ощущения пристального взгляда, то женщина, приподнявшись на локтях, ласково смотрит на него и улыбается. Но не успевает он открыть рот, как она произносит длинную фразу по-русски и вновь возвращается в горячечное забытье. Мартин выслушивает ее легкие и понимает, что кризис недалек. Ему мучительно хочется курить, и он, сам того не замечая, начинает покусывать самшитовый черенок стетоскопа вместо мундштука.
Наутро является Шоно. Он, как обычно, элегантен и жовиален и даже пытается
— Беэр вернулся. Видел его вчера у Боденбурга. Он сказал, что зайдет нынче к тебе.
— И это все?
— Вокруг было слишком много лишних ушей. И чувствовалось, что он едва сдерживается, чтобы их не пообрывать. Похоже, он даже слегка перебрал.
— В это с трудом верится. Там бы не хватило пива.
— И тем не менее. Впрочем, я не дождался кульминации вечеринки. Что там с нашей спящей красавицей?
— Жду кризиса в ближайшее время. Хрипы стали тише.
— Что ж, прекрасно. Я помою руки и посмотрю ее, а ты пока приготовь мне, пожалуйста, немного того питья, что у тебя сносно получается.
— Какого именно?
— А разве у тебя прилично получается еще что-то, кроме кофе? — Довольно засмеявшись, Шоно хлопает Мартина по плечу и удаляется в ванную комнату.
Через четверть часа оба уже смакуют кофе по-бедуински в кабинете. Аромат кардамона и арабески вишневого дыма от Мартиновой трубки создают ленивую атмосферу сераля. Вдумчивый кейф[3] прерывается долгим звонком в дверь. Чувствуется, что рука звонящего тяжела.
— Беэр пришел, — невозмутимо констатирует Шоно. — Впустим?
— Так ведь дверь сломает. — Мартин с сожалением отставляет тонкую чашку и встает. — Вот, уже начал.
Звонок и впрямь сменяется полицейским стуком. Мартин спешит отщелкнуть замок, и в дверном проеме показывается человек величиной с дверь. У него разбойничье лицо — черная борода, низкий лоб с выпуклыми надбровьями, одно из которых пересекает старый кривой шрам, умные и лукавые обезьяньи глаза и совершенно не вяжущиеся с такой брутальной внешностью светлый шикарный костюм в микроскопическую полоску и светлая же фетровая шляпа итальянского фасона. В ярком шелковом галстуке бриллиантовый зажим. Левая рука Беэра небрежно забинтована. Он нежно обнимает Мартина, потом отстраняет от себя и рассматривает.
— Ты спал? Я уже отчаялся и почти ушел! — говорит он по-английски.
— Твой прощальный стук вырвал нас с Шоно из нирваны. Мы курили опиум.
— А, этот старый мухомор уже тут? Кстати, я рассказывал тебе, как разломал опиумокурильню в Сингапуре?
— Рассказывал, и не раз. Проходи, пожалуйста!
— Подожди, я должен как следует поздороваться с Докхи! — Беэр сграбастывает пса в охапку, прижимает к груди и трется щекой об его складчатую морду. — Кто мой любимый песик? По кому я так скучал? — Продолжая сюсюкать и тискать в объятиях пятипудового
— Здравствуй, Баабгай![5] — отвечает тот и, окинув Беэра критическим взглядом, заявляет: — Ты теперь говоришь с американским акцентом и одеваешься как сутенер из Шикаго.
— Зато ты по-прежнему говоришь с китайским, а в своем героке[6] выглядишь промотавшимся гробовщиком из Моравии, — парирует Беэр и добавляет, усаживаясь в кресло и спуская собаку на пол: — А сутенер лучше гробовщика.
— Это почему еще? — интересуется Мартин.
— Потому что он наживается на радостях жизни!
— Ты вчера хорошо порезвился? — спрашивает Шоно.
— Какое там! Представляешь, меня пытались вышвырнуть из пивной!
— Кто были эти безумцы?
— Какие-то ублюдки, услышав мой акцент, завели «Gott strafe England»,[7] а когда я потребовал от них извинений, набросились на меня вшестером. Или всемером — мне все никак не удавалось их пересчитать они слишком мельтешили.
— И?
— Судя по состоянию моей руки, я сломал кому-то челюсть. Но в общем и целом было весело. Я бился и пел «March of the Cameron Men», как в пятнадцатом! — Беэр прикрывает глаза и гнусаво затягивает:
Nach cluinn sibh fuaim na pioba tighinn,
Gu h-ard than monadh ‘us ghleann;
Agus cas cheuman eutrom a’saltairt an fhraoich!
Si caismeachd Chloinn Camrain a th’ann!..[8]
Докхи начинает очень похоже подвывать, а Мартин и Шоно покатываются со смеху. Вытерев слезы, Шоно говорит:
— Я не знал, что ты — шотландец. Но очень живо вообразил тебя в килте.
— Я из древнего клана МакКавеев. Кстати, почему ты вчера ретировался? Ты должен был прикрывать мне спину!
— Меня бы едва хватило, чтоб прикрыть твою задницу.
— Это самое главное! — хохочет Беэр, — Особенно для нас, шотландцев. Кстати, о задницах, — он разом становится серьезным. — Мы должны их уносить отсюда, и побыстрее. По моим сведениям из надежного источника, война начнется очень скоро, и начнется она, вероятнее всего, в Данциге.{9} Вот здесь… — великан достает из внутреннего кармана пиджака толстый конверт и бросает его на стол, — визы и билеты на пароход до Нью-Йорка. На сборы вам остается чуть более сорока четырех часов. Вопросы?
Мартин и Шоно переглядываются.
— Что случилось? Вам мало времени? Вы собираетесь упаковывать майссенский сервиз на двести персон?
— Видишь ли, Беэр, — тихим голосом говорит Шоно, — дело всего в одной, но очень важной персоне, без которой мы не можем уехать. Пойдем!
Все трое подходят к дверям детской. Беэр заглядывает в комнату поверх голов. Минуту он с ошалелым видом рассматривает лежащую на кровати женщину, потом индейским шагом приближается и изучает ее лицо, низко склонясь над изголовьем, а затем скорее выдыхает, чем произносит, на чистом русском языке: «Шоб я сдох!..»