Деревянный Меч
Шрифт:
Никогда еще Кенет не испытывал подобной ненависти. До сих пор его противники были не вовсе лишены человеческого облика. Несчастные разбойники, скорее жертвы, чем обидчики. Околдованный убийца – можно ли его винить? Высокомерный отец Наоки тоже человек чести, хоть и на довольно противный лад. Даже Инсанна… этот хотя бы умен. Простить его нельзя, но есть за что уважать, пусть даже он и мерзавец. Теперь же перед Кенетом был совсем иной враг. Воплощение чистого беспримесного зла, притом же без малейших проблесков разума. Толпа.
– Ведь-му! Ведь-му!
И тут Кенет
То был не боевой крик воина Кенета, не призывающий силу вопль начинающего мага Кенета. В это мгновение ни воина, ни мага не существовало. Деревенский мальчик кричал от невыносимой боли. До сих пор ему удавалось не то чтобы не замечать зла или дурного обращения с собой, но стряхивать его с себя. Он не обращал внимания на душевную боль – а она скапливалась, пряталась, таилась, ожидая своего часа. И дождалась. Все оскорбления, разлуки, все виденные им мерзости жизни, все предательства, которым он был свидетелем, а то и жертвой, – все разом обрушилось на него, хлынуло, придавило. И наивный неопытный мальчик, даже не предполагавший, что на свете столько зла, не выдержал.
Длилось это не более доли мгновения. Даже без участия воли Кенета боль деревенского мальчика сделалась яростью воина. Из его уст исторгся новый крик, и деревянный меч со стальным свистом покинул ножны.
Вот теперь Кенет окончательно понял, что означал неумолимый сухой жар в глазах Аканэ. Обжигающе холодное бешенство – то, что и закаленного воина заставит в страхе попятиться. То, что даже мертвому дает силы сражаться. Кенет был готов разорвать толпу, как ветхую тряпку. У его ног шипел и пузырился под ударами гневных молний камень мостовой. Трудно сказать, что натворил бы воин Кенет, не одержи верх начинающий маг. Привычка соблюдать устав взяла свое – а устав не особенно одобряет подобную ярость. Сизый блеск молний напомнил Кенету, что он все-таки волшебник. Гнев его не утих, но Кенет овладел им. Теперь он знал, что ему делать.
Толпа попятилась и вновь прихлынула, когда Кенет шагнул к невидимой стене и рассек ее своим мечом. Наглый волшебник, посмевший встать на защиту мерзостной ведьмы, ступил за черту, и толпа ринулась, чтобы сомкнуться вокруг самонадеянного колдуна. Но не сомкнулась.
Кенет вновь взмахнул мечом, и с его губ слетели тихие повелительные слова. Их никто не услышал. Толпа ревела, готовая раздавить, смять, уничтожить… Но стоило отзвучать последнему из тихих слов, как рев толпы сменился нестройным растерянным стоном, а потом замолк.
Толпа, еще минуту назад обезумевшая от жажды крови, отчего-то не двигалась с места. Люди переминались с ноги на ногу, оглядывались изумленно, но никто даже руки не протянул ни к Кенету, ни к девчонке.
– Так ты пришел за ведьмой? – крикнул Кенет; глаза его сузил злой прищур, рот подергивался в страшной улыбке. – Возьми ее. Ну, что же ты стоишь? Страшно?
Девчонка коротко вскрикнула: Кенет в эту минуту был и вправду страшен, а недоумевающая толпа, неспособная приблизиться к ничем не защищенным людям, – еще страшнее.
– Иди сюда! – Веселье Кенета не сулило ничего хорошего тому, кто соблазнится его уговорами. – У меня только
Толпа топталась на месте, начиная незаметно редеть. Один за другим люди стремились улизнуть куда-нибудь.
– Тебе ведь нужна ведьма! – издевался Кенет.
Одинокие беглецы больше не были одинокими. Началось повальное бегство – правда, весьма странное. Испуг на лицах бегущих – в порядке вещей, а вот дикое недоумение – не очень. И уж тем более никогда не заливает лицо толпы краска стыда, А лица тех, кому Кенет кричал вдогонку: “Так убей же ее – она ведь тебя лечила!” – были багровыми от стыда.
Кенет оскорбительно засмеялся, взмахнул мечом над головой испуганной девчонки и спрятал его в ножны.
– Пойдем отсюда, – хмуро сказал он. – Сегодня уже больше ничего не случится.
Девчонка уткнулась носом в его куртку и судорожно заплакала. Кенет немного опомнился.
– Не плачь, дракончик, – прошептал он. – Тебя больше никто не тронет. Не увидит даже. Не бойся.
– Не боюсь. – Девчонка с трудом оторвалась от своего спасителя и утерла слезы.
– Пойдем отсюда, – повторил Кенет. – Хоть к нам больше приставать не будут, а все-таки неохота мне здесь без нужды расхаживать. Пакостный городишко.
Их действительно никто не тронул. Они беспрепятственно дошли до городских ворот. Как Кенет и обещал, их ни одна живая душа не увидела, даже стражники, охраняющие ворота.
Спасенная девчонка уже не плакала. Ее распухшие от побоев губы даже сложились в некое подобие приветливой улыбки.
– Здесь где-нибудь есть река или ручей, дракончик? – спросил Кенет, когда они отдалились от городских ворот.
Девчонка усмехнулась и топнула ногой. Ручей пробился из-под земли и тихо залепетал.
– Все время забываю, что драконы так могут. – Кенет перескочил через ручей. – Умойся, дракончик. Тебя так разделали – смотреть страшно.
– Я не дракончик, – запротестовала девчонка, нагибаясь к воде. – Я уже взрослая. И вообще я все равно тебя старше.
– Ну, если твои годы пересчитать на человеческие, то это я старше, – не уступил Кенет. – Но я не буду называть тебя дракончиком, раз тебе не нравится. Только я не знаю, как тебя зовут…
– Аритэйни, – ответила девчонка. – А что, я и правда такая страшная?
– Красивая, – возразил Кенет, а спустя мгновение повторил искренне и убежденно: – Красивая…
Теперь он мог рассмотреть ее получше. Девчонкой она казалась из-за своей худобы, а если приглядеться – очень даже взрослая девушка. На вид ровесница Кенету. Ничего общего с барышней Тамой – та, наоборот, отличалась взрослым сформировавшимся телом и детским выражением лица. Воспоминание о барышне Таме посетило Кенета в последний раз в его жизни – веселая улыбка на разбитых губах Аритэйни изгнала его навсегда. Кенет не мог бы сказать, что же в этой угловатой еще молоденькой девушке такого особенно красивого – видывал он и кожу нежнее, и глаза побольше, и губы более ласковых очертаний, и волосы подлиннее. Но он не видел никого красивее Аритэйни. Она была самая красивая. Даже с синяком под глазом.