Дермафория
Шрифт:
– И что это значит?
– То, что я сказал.
– Какие у тебя с ней отношения?
– У нас с тобой бизнес, приятель. Кучи зелени, и на каждой бумажке наши имена. – Он застегивает ремень. – Хватит задницу обнюхивать, потолкуем начистоту.
– У тебя с ней что-то было? Я имею в виду секс.
– Нет. Даже близко не подходило. Ножки у нее хороши, признаю. Но Дезире не мой тип. Она обо мне заботится, я присматриваю за ней. Вроде как защищаю. Если ты ее хочешь, действуй, но про ревность забудь. Ревность мешает ясно мыслить. К тому же Дезире ведь невдомек, что эта дурь – твоих рук дело, а говорить
– Хорошо.
– Ты видишь то же, что и я?
– Да. Как ты ее называешь?
– То есть?
– Безумный Шляпник.
– Я что-то не догоняю.
– Даже лучшая в мире дурь не пойдет без правильного названия. Если возникают затруднения, обращайся к Алисе – не промахнешься.
– Спасибо за совет.
– Можешь состряпать еще?
– Получилось случайно. Я экспериментировал, хотел получить кое-что другое.
– Не было бы счастья, да несчастье помогло. Так сможешь повторить?
– Конечно. Просто я к этому не готов. Оборудование кое-какое есть, но уже на износе, а остальное так, самоделки.
В качестве делительных воронок я использовал грелки. Походив по лавкам и распродажам, приобрел три отличных химических набора, из которых позаимствовал лабораторное стекло. Из-за парней вроде меня такие сейчас уже не выпускают.
– Позволь кое-что показать. – Отто берет с туалетного столика свечу. Их там три или четыре, и ни одну еще никто не зажег. Он переворачивает свечу, и я вижу, что она полая. Отто вытаскивает из тайника рулон долларов толщиной в запястье.
– С оборудованием я тебе помогу. Достану все, что хочешь, и обеспечу надежное, изолированное место.
– Убери.
– Это не ее. Они мои.
– Хочешь сказать, она хранит твои деньги?
Он молча перебрасывает сверток с ладони на ладонь.
– Она что же, не знает про них?
– Не знает. Здесь не все. Я в одном месте не держу.
– А если она зажжет свечу?
– Не зажжет. Слушай. – Он сует деньги мне в руку. – Я могу скинуть то, что у тебя есть, втрое дороже, чем ты продаешь сейчас. В пять, шесть раз дороже, чем оно тебе обходится. Не пожалеешь.
– Мне надо уйти отсюда.
Не помню, по какому случаю собрались, не помню имен и лиц присутствующих. Помню только, что твои друзья балдели от моей кислоты. Они знали, что я принес дурь, но не догадывались, что я же ее и создал.
Осаждаемый со всех сторон, я укрылся в твоей комнате, но стоило вылезти оттуда, как все началось сначала.
Где ты это взял? Можешь достать еще?
Мало того, что они, взявшись за руки, водили хороводы, ощупывали лица друг друга и трепались насчет красоты вселенной и повсеместном присутствии Бога. Они еще и по достоинству оценили меня и мой вклад в успех вечеринки. По мере того как повышался мой статус в группе, уменьшалось и расстояние между нами. Началось с того, что ты в разговоре дотронулась до моего плеча. Потом прислонилась, когда мы сидели на диване. Устроилась на коленях. А закончилось тем, что ты, прощаясь, взяла меня за руку. Случилось это примерно через полчаса после того, как от кайфа осталось лишь легкое разочарование.
– Останешься? – спросила ты, уткнувшись носом мне в шею.
– Только отойду ненадолго, –
– Обещаю. Дай мне пару минут.
– Сколько?
– Полчаса.
– Ладно. Возьми с собой Отто. Для гарантии.
– Он тоже останется?
– Смеешься.
Ты поцеловала меня. И пока длился поцелуй, мне даже Безумный Шляпник был не нужен.
– Кто следит за новостями, тот знает, что полиция устраивает облавы почти исключительно в бедных районах. – Скороговорке Отто мог бы позавидовать иной аукционист. – Если верить тому, что пишут о наркобизнесе в газетах, если считать, что наркотики – проблема исключительно бедняцких кварталов, то улицы гетто и баррио [2] должны кишеть толкачами, а покупатели выстраиваться в очереди, как за хлебом в Восточной Германии.
– Основной оборот происходит здесь. – Он направил меня в пригород. Бледно-серые домики с пикапами на подъездных дорожках и катерами у причалов'. – Серьезно.
2
Баррио – район большого города, населённый преимущественно латиноамериканцами.
Он повернулся, стащил с заднего сиденья и бросил на колени свернутую в скатку черную спортивную сумку. Между слоями нейлона и водонепроницаемого брезента лежал плотный слиток из запечатанных в прозрачную пленку зеленых купюр. Верхний слой составляли бумажки с изображением Джексона.
– На этот раз не мои. Я лишь посредник, передаточная станция.
– Убери. – Я машинально бросил взгляд в зеркало заднего вида. Любая пара фар могла нести опасность. – Быстрее.
– Здесь только двадцатки. Непомеченные, бывшие в употреблении. Отследить невозможно. Сам проверял, так что знаю. – Он убрал деньги и застегнул сумку. – Эта штука тянет на тридцать пять фунтов. Сказать, сколько здесь всего?
– Не надо.
– Как хочешь. Кроме тебя, о них никто не знает. Сейчас мы отнесем их кому надо, они пересчитают, так что…
– Я подожду снаружи.
– Не трусь. Эти парни тебе понравятся, вот увидишь.
Мы сделали две или три остановки. Что-то запомнилось лучше, что-то выпало из памяти. Помню, все дома были почти одинаковые – белые стены, белые ковры, образцы детского творчества на холодильнике. В каждом нам предлагали легкое пиво, а мне еще и посидеть на диванчике перед громадным телевизором, пока Отто менял одну сумку на другую.
Клиенты Отто ездили на мини-вэнах с детскими сиденьями, на полу у них валялись упаковки от пластиковых коробочек с фаст-фудом и школьные бюллетени, в углу стояли тренажеры. У них были катера и водные мотоциклы, дома-автоприцепы и грузовички, бамперы которых украшали стикеры, провозглашавшие приверженность какой-нибудь политической партии или объявлявшие о том, что их дети имеют статус почетного студента. Они носили штормовки с эмблемой «Малой лиги» и футболки с рекламой известных спортивных брэндов, поставщиков водного оборудования и озерных курортов. У них были золотые кредитные карточки, гольф-клубы, спутниковые антенны, видеоигры, бассейны и скутеры.