Держава богов
Шрифт:
Мы с Гимн стояли в просторном, прекрасно обставленном кабинете бывшего «мяса». Кругом нас клубился противный дым.
– Я бы предложил тебе сесть, – сказал хозяин кабинета и сделал паузу, чтобы вновь затянуться той штуковиной, что тлела у него между губ, и с блаженным видом выдохнуть очередной клуб дыма. – Если бы не сомневался, что ты примешь приглашение.
И он указал на нарядные кожаные кресла, стоявшие напротив его стола. Сам он восседал в отличном кресле по ту сторону.
Гимн, тревожно поглядывавшая на меня с тех пор, как мы покинули гостиную и поднялись наверх, села. Я остался стоять.
– Господин… –
– Господин? – перебил я, скрещивая на груди руки.
Он весело глядел на меня:
– Видишь ли, в наши дни знатность мало зависит от кровного происхождения или дружбы с Арамери. Теперь все решают деньги, а их у меня хватает, вот меня и зовут господином. – Он помолчал и добавил: – А еще я теперь отзываюсь на имя Ахад. Как оно тебе?
Я хмыкнул:
– Ты даже не потрудился придумать что-нибудь поинтереснее.
– У меня есть лишь то имя, каким ты нарек меня, милый Сиэй.
Он совершенно не изменился. Все тот же бархатный язык, а под бархатом – острые бритвы. Я скрипнул зубами, готовясь к тому, что сейчас эти бритвы пройдутся по мне.
– Между прочим, – продолжил он, – сейчас ты как-то не особенно любезен. Неужели снова разругался с Чжаккарн? Как она, кстати? Она всегда нравилась мне.
– Во имя всех преисподних, почему ты никак не сдохнешь? – поинтересовался я.
Гимн тихо ахнула, но я и ухом не повел.
Ахад продолжал улыбаться все так же лучезарно.
– Ты отлично знаешь, почему я живу, Сиэй. Ты ведь был здесь, припоминаешь? В момент, когда я родился?
Я внутренне напрягся. Слишком понимающие были у него глаза. И он видел мой страх.
– Живи, сказала она. Она сама тогда только что родилась и, должно быть, не знала, что слово богини есть закон. Хотя подозреваю, что все-таки знала…
Я чуть успокоился, поняв, что он говорил о своем втором рождении в качестве полноценного самостоятельного существа. Сколько же лет с тех пор минуло? Ахаду полагалось бы давным-давно состариться и умереть, а он все такой же крепкий и здоровый, как в тот самый день. Если не лучше. Вид самодовольный, роскошно одет, пальцы унизаны серебряными перстнями, длинные прямые волосы заплетены в косу на варварский лад. Я моргнул. Нет, не на варварский. Так убирали волосы дарре. Он и выглядел как смертный мужчина из народа дарре: Йейнэ, давая Ахаду новую жизнь, подарила ему внешность, отвечавшую ее тогдашним предпочтениям.
– Кто ты теперь? – подозрительно спросил я.
Он пожал плечами, всколыхнув спадающие на плечи блестящие черные волосы. (Движение показалось таким знакомым, что меня даже кольнуло.) Потом он небрежно поднял руку и обратил ее в черный туман. Я невольно разинул рот, а его улыбка сделалась чуть шире. Рука тотчас вернулась, по-прежнему держа сигару, которую он не замедлил вновь поднести ко рту для очередной долгой затяжки.
Я устремился вперед так решительно и быстро, что он вскочил мне навстречу. Мгновением позже я уткнулся в лучистую подушку его силы. Нет, это не был выставленный против меня щит. Ничего такого. Простое истечение его воли. Он не хотел, чтобы я приблизился к нему вплотную, и это воплотилось в реальность. Если добавить к этому особый запах, для изучения которого я и стремился к нему подобраться…
Мои худшие предположения сбылись.
– Ты богорожденный, – прошептал я. – Она сделала тебя божеством!
Ахад промолчал и перестал улыбаться, и тогда я заметил, что все-таки подобрался
А знаете, я ведь не понимал. Не понимал, что это такое – быть смертным бесповоротно, постоянно и неотвратимо, без живительных посещений эфирных планов и тонких измерений, составляющих истинный дом моего племени. Прошли годы, прежде чем до меня дошло: заключение в смертном теле – нечто большее, чем просто магическая или телесная слабость. Это самое настоящее разрушение ума и души. И я не очень-то здорово со всем этим справлялся. По крайней мере, первые несколько веков.
Как это, оказывается, легко – принимать боль и, в свою очередь, передавать ее тем, кто еще слабей. Как просто смотреть в глаза тому, кто доверял мне и ждал от меня защиты, и ненавидеть его, потому что я не мог этого доверия оправдать.
Это я виноват в том, что он стал таким. Я согрешил против себя самого, и моему проступку нет искупления.
– Итак, похоже на то, – сказал Ахад, – что я обзавелся кое-какими интересными свойствами. И, как ты наверняка заметил, я не старею. – Он сделал паузу, оглядывая меня с головы до пят и обратно. – О тебе, кстати, такого не скажешь. От тебя пахнет Небом, Сиэй, и вид у тебя такой, словно какой-то Арамери снова тебя пытал. Но… – тут он прищурился, – случилось что-то еще? Я прав? Чем-то от тебя веет… неправильным.
Даже если бы он не стал божеством, ему про свое состояние я стал бы рассказывать в последнюю очередь. Однако после того, как он увидел меня, что-либо прятать или отрицать стало бесполезно. В этом царстве никто не знал меня лучше, чем он. Если я начну темнить, он только злей отыграется.
Я вздохнул и помахал рукой, отгоняя завитки дыма, но они немедленно вернулись.
– Кое-что стряслось. Верно, я провел несколько дней в Небе. Наследница Арамери… – Нет. Об этом я говорить решительно не собирался. Лучше уж сразу перейти к самому скверному. – Я, кажется… – Я помялся с ноги на ногу, сунул руки в карманы и напустил на себя беззаботный вид. – Я, кажется, умираю.
У Гимн округлились глаза. Ахад – я успел возненавидеть это глупое имя – уставился на меня с сомнением.
– Никто не может убить богорожденного, кроме демонов и богов, – сказал он. – Демонов, насколько мне известно, в этом мире с недавних пор больше нет. Так неужто Нахе надоел его маленький любимчик?
Я сжал кулаки:
– Он до скончания времен будет любить меня!
– Тогда остается Йейнэ. – К моему удивлению, с лица Ахада пропал скепсис. – Что верно, то верно, она мудра и добросердечна, но не имела возможности узнать тебя в те времена, а невинного мальчика ты разыгрывал на удивление хорошо. Она ведь могла сделать тебя смертным, не правда ли? Если так, воздаю ей должное – она обрекла тебя на медленную и жестокую смерть.
Я обозлился бы на него еще больше, но тут и во мне взыграла жестокая струнка.
– Что я слышу? Да никак ты по-детски втрескался в Йейнэ? Если так, должен предупредить: дело безнадежное! Она любит Нахадота, ты же – всего лишь неиспользованные остатки.
Ахад продолжал улыбаться, только глаза у него стали черными и холодными. Ему все же кое-что перепало от моего отца. Теперь я в этом окончательно убедился.
– А ты бесишься из-за того, что оказался не нужен им обоим, – сказал он.