Держава богов
Шрифт:
Я решил, что пора сменить тему.
– Характер моей работы мы могли бы обсудить позже, – сказал я, почти не сомневаясь, что он наймет меня. Наверное, потому, что беспочвенный оптимизм есть одна из коренных составляющих детства. – Ну ладно, так чего тебе надо-то?
Ахад оперся на изящные кожаные подлокотники кресла и сложил пальцы домиком. Я молча задался вопросом, уж не нервничал ли он.
– А я думал, ты уже догадался. Особенно если учесть, как легко ты меня победил в…
Он не договорил и нахмурился, и только тут до меня наконец
– Ни в одном языке смертных для этого нет слов, – тихо произнес я. Приходилось разводить дипломатию, а это мне никогда легко не давалось. – В нашем царстве нужды в словах нет. Понятно, за века ты в какой-то мере выучился нашему языку…
Я оставил незавершенную фразу висеть в воздухе. Он поморщился:
– Не особенно. Я не умел слышать, чувствовать… – Ахад пытался подобрать нужное сенмитское понятие. Не иначе как из упрямства. – Прежде чем Йейнэ проделала это со мной, я мало чем отличался от простых смертных. Я пытался произносить ваши слова, умирал несколько раз и бросил эти попытки.
– «Ваши слова», – повторил я, и лицо Ахада тотчас сделалось абсолютно непроницаемым. – Если хочешь, я научу тебя языку.
– В Тени обитают еще несколько дюжин богорожденных, – чопорно ответил он. – Если я захочу – и когда захочу, – то могу выучиться у них.
«Ну и дурак», – подумал я, но удержал язык за зубами и лишь кивнул, словно признавая его святое право намеренно сохранять невежество.
– У тебя в любом случае имеется более крупная проблема, – заметил я.
Он помолчал, наблюдая за мной. Я знал, что этим он мог заниматься часами. Выучился за бесконечные годы, проведенные в Небе. Но не знал, догадывался ли он, что я собираюсь сказать.
– Ты не знаешь собственной природы.
Догадавшись об этом, я понял, как могу его победить. Ну, не победить, но хотя бы сбросить с себя, когда у нас случилось состязание воли. Он выдал себя реакцией на прикосновение моих мыслей: я видел, как новорожденные смертные проделывали то же, если легонько тронуть их пальцем. Они испуганно вздрагивали и начинали барахтаться, силясь понять «кто, что, почему» и «не будет ли мне какого вреда?». Лишь тот, кто успел постичь себя и свое место в мире, выносил чужое прикосновение как самое обычное дело.
Ахад чуть помедлил и кивнул. И я признал этот кивок как жест установившегося между ними доверия. В былые времена он нипочем не открыл бы мне подобную слабость.
Я вздохнул и встал, лишь чуть-чуть покачиваясь, и подошел к его креслу. На сей раз он не вскочил, но ощутимо напрягся по мере моего приближения. Я остановился.
– Я не обижу тебя, – сказал я, хмурясь при виде подобной пугливости. Ну почему бы ему не быть все время просто бессердечным сукиным сыном? Я никогда не мог по-настоящему возненавидеть его: жалость мешала. – Я ведь ни разу не обижал тебя так, как Арамери.
– Ты позволял им, – еле слышно ответил он.
На это мне возразить было нечего, потому что он сказал правду. И я просто стоял и молчал. Ничего у нас не получится, если мы
– Каждый бог должен постичь, кто он такой и что он такое, – сказал я. А потом как мог осторожнее – руки у меня были огрубевшие и грязные после трехдневного пребывания в переулке – взял в ладони его лицо. – Смысл и пределы своего существования можешь определить только ты сам. Но иногда те из нас, кто уже обрел себя, могут дать новичкам кое-какие подсказки.
Такую подсказку я уже почерпнул во время нашей недолгой духовной борьбы. Эта его яростная, отчаянная жажда… чего-то. Чего же? Я заглянул в его глаза, странно отдававшие смертностью. Странно, потому что смертным, по сути, он не был никогда. Тем не менее смертная жизнь была единственной, какую он знал. Я заглянул ему в глаза и попытался понять его. Я полагал, что сумею, ибо присутствовал при его рождении. Я видел его первые шаги, слышал его первые слова. И любил его, несмотря даже на то, что…
Дурнота накатила еще стремительней, оттого что винные пары еще не выветрились из меня. Я едва успел резко отвернуться и рухнуть на пол, и меня стало выворачивать – страшно, с криком между позывами. А как меня колбасило! Ноги дергались, спина порывалась выгнуться, а желудок стремился извергнуть проглоченный яд. Плоть не знала, что тот яд был вовсе не плотского свойства.
– А ты по-прежнему дитя, – дохнул мне в ухо Ахад, и его шепот легко пробился сквозь мои придушенные вопли. – Мне тебя как звать? Старшим братом? Или, может быть, младшим? Полагаю, это не важно. Ты никогда не вырастешь, каким бы взрослым ты ни казался… братец.
Братец. Братец. Не дитя, не
забыть
Ахад не был мне сыном, даже метафорически выражаясь, потому что
забыть
Потому что бог детства не мог быть отцом, если он вообще желал быть, и
забытьзабытьзабыть
Братец. Ахад был моим братом. Моим новорожденным братиком, первым сыном Йейнэ. Нахадот бы… Ну, вряд ли гордился бы, наверное. Но повеселился бы наверняка.
Тело перестало судорожно содрогаться. Мука отступила в достаточной мере, чтобы я перестал корчиться и орать. Желудок опустел. И я просто лежал, отходя от пережитого ужаса. Потом осторожно попытался вздохнуть. И еще раз.
– Спасибо тебе, – прошептал я.
Ахад, сидевший возле меня на корточках, только вздохнул. Он не сказал «добро пожаловать», потому что я не был желанным гостем, и мы это знали. Однако он оказал мне благодеяние, не имея к тому нужды, и я должен был хотя бы поблагодарить.
– От тебя воняет, – сказал он. – Ты грязен, а выглядишь как навозная куча. Поскольку ты слишком бесполезен, чтобы убраться отсюда, как подобало бы, делать нечего. Придется приютить тебя на ночь. Только смотри, не привыкни: потом будешь жить где-нибудь в другом месте.