Держава (том третий)
Шрифт:
— Ванюша забыл, — улыбнувшись ребёнку, ответила кормилица.
— Наряд не в очередь за беспорядок, — столкнувшись на балконе с женой, влепил ей наказание, на которое она даже носом не повела.
— Чай будешь? Или Полстяные тебя на неделю вперёд напоили? — насмешливо глянула на супруга, аккуратно положив на стол томик стихов.
— Пушкин? — усаживаясь, поинтересовался Максим Акимович, вдруг озадачившись, что совершенно не отреагировал, как мужчина, на пышную грудь Дарьи: «Устал, видимо, сегодня, — нашёл причину. — Или уже не гусар?»
—
— Какой Блок? — опешил генерал, наморщив лоб. — А–а–а! Тот же Сабанеев, только стихи. И не о рыбалке, а о Прекрасной даме.
— Какая вульгарность, — отчего–то насмешила мужа.
Он даже не поленился встать и поцеловать жену, вызвав на её лице благодарную улыбку.
— Настенька, налей нам, пожалуйста, чаю, — обратилась к вошедшей женщине.
— С клубничным вареньем изволите или со смородинным?
— С клубничным, — в секунду определился Максим Акимович. — Смородины у Полстяных объелся.
— Барин, может, окрошки изволите? — предложила Настасья. — Холодная. В погребце на льду стоит.
— Это моя мечта, — сглотнул слюну Рубанов, представив во рту вкус окрошки.
Топая своими перевёрнутыми штофами, Веригин внёс на балкон целую миску прозрачного жёлтого мёда.
Вечерело. Нежаркое уже солнце тускло просвечивало сквозь стволы деревьев, удлиняя их тени, и окрашивая в красный цвет окна усадьбы.
Звякнула стеклянная балконная дверь, которую, выходя, задел Веригин и стало тихо и уютно. Вокруг и на душе.
— Сумерничать будем, не надо свет включать, — заметив, что вошедшая кухарка надумала зажечь керосиновую настольную лампу с зелёным абажуром, запретил ей Рубанов.
Из сада исходила приятная вечерняя прохлада, смешанная с запахами смородины, цветов и малины.
Солнечные лучи погасли, но с неба лился ещё отсвет вечерней зари.
«Как прекрасна жизнь! — чуть не прослезился Максим Акимович. — Старый становлюсь и сентиментальный», — осудил себя и свой возраст.
Поднявшись утром пораньше, собрался представить сельскому обществу нового старосту, о чём несколько дней назад Ванятка с Ефимом предупредили народ.
Ехать решил в пролётке, выделив Ванятке, Антипу и Ефиму просторное четырёхместное ландо.
Рубанов, подумав, надел светлый парусиновый костюм, в котором походил на землемера, а вся камарилья вырядилась в косоворотки и сапоги со скрипом.
Ехали не спеша, наслаждаясь утренней прохладой и слабым ветерком.
Из–за плетней выглядывали любопытные головки деревенской детворы и подсолнухов.
С недалёкого луга ветерок принёс запах клевера и ромашки.
«Красота, — потянулся Рубанов, расслабившись и чуть не выпустив вожжи. — Про мосток сегодня говорить не стану, — загляделся на крупную грудастую бабу в белой рубахе и длинной тёмной юбке, нёсшей от колодца коромысло с полными вёдрами. — Ещё гусар! — похвалил себя. — И полные вёдра к добру».
Мужики уже собрались на привычном месте у крайней избы возле выгона, и о чём–то гудели, смоля самокрутками и сплёвывая на вытоптанную траву.
Гришка–косой, хозяин покосившейся избы с прелой соломенной
Отвлекла его от важного занятия сгорбленная бабка Матрёна, подошедшая к раките и расшугавшая клюкой нехорошо резвящихся воробьёв.
— Курицу мою пёструю не видали? — брызжа слюной, прошепелявила она.
— Как не видали?! Вон её гусак с аппетитом топчет, — зная бабкину болезненную целомудренность, развеселил общество Коротенький Ленивец.
— Тьфу! Пропасть тебя возьми, — собралась идти домой старуха, но тут, к восторгу мужиков, из подворотни вывалила весёлая и шумная собачья свадьба.
— Во-о! Тудыт иху мать, — сругнувшись, взяла грех на душу бабка Матрёна. — Грешить стали, когда приспичится, развратники, — погрозила стае клюкой. — Раньше только по весне, ироды брехливые, собачью нужду справляли, — плюнула в сторону своры.
— Ха! — высказал своё мужское мнение кузнец, запахнув на животе пиджак без пуговиц. — Это только вы с дедом Сафроном по весне нужду справляли, — оживил общество, — а им как заблагорассудится.
— Им что?! Рожь что ль убирать? — произнёс бывший солдат Егорша, по привычке опираясь на палку. — Погавкали для порядка, и снюхивайся, хошь всю ночь…
— На тебя, Егорша, баба тоже гавкает для порядка, а чего же ты всю ночь не снюхиваешься? — загоготал кузнец, смакуя после погоды и урожая самую популярную мужскую тему.
— А ты почём знаешь? — молодцевато выпятил грудь бывший солдат.
— Тьфу на вас, срамотники, — озлилась старуха. — Слова умного не услышишь. Грех один, — шаркая калошами, поплелась к калитке, раздражённо стуча клюкой по земле, и радостно огрев ею зазевавшегося петуха.
Когда Рубанов подъехал и вылез из пролётки, народ, перестав гоготать, вежливо встал и, сняв головные уборы, поздоровался поклоном.
— Здравствуйте, здравствуйте мужики, — доброжелательно ответил им Максим Акимович. — Нового старосту хочу вам представить, — махнул рукой, подзывая Антипа.
Не уразумев, кому барин машет, Ефим с Иваном тоже подошли к Рубанову.
— Вот ваш староста теперь — Антип Пугачёв.
Рыбак Афоня покатился со смеху, думая, что барин пошутил. Да и бабка Матрёна с собаками подняла настроение. Хотел спросить: «А почему не Разин?» — но проглотил смех, видя, что все, включая помещика, серьёзны как никогда. Зачем–то развёл в стороны руки, покхекал и замолчал, заложив их за спину.
— Ермолашка даже приехать не удосужился, аспид, — нахмурился Рубанов. — А за ним неустойка числится. Или за вами? — оглядел враз насупившихся мужиков. — Но я её прощаю, — немного взбодрил их. — Ещё дарю обществу свой луг под покосы, — разгладил морщины на челе схода. — Но за аренду земли брать буду прежнюю сумму, — стукнул обществу по голове. — А ежели что задумаете в нарушение заповедей господних, — сведя брови над переносицей, оглядел сход. — То Ванятка ночью подпалит деревню, — указал на ражего мужичину. — Жалко Рубановку, а что прикажете делать? — развёл руки пошире Афониных. — Чего сказать хотел? — обратился к сидевшему на бревне Гришке–косому.