Держава (том второй)
Шрифт:
Кровавый итог забастовки начисто устранил революционную активность в Златоусте.
Но не в России…
Либеральные слои бушевали…
В доме Абрама Самуиловича Шамизона собралась известная компания.
Вытирая платком красную лысину, хозяин с удовольствием обличал царских сатрапов:
— Пг–гавительство как всегда… «хотел сказать: «врёт»», — но, подумав, произнёс: — … лжёт. Пго–оизошла настоящая бойня, — кипел он праведным гневом. — Убито — 69 человек… «Следовало число жертв ещё на десяток увеличить, евреев там всё равно нет», — пожалел о своей скромности: — …
— Рабочие ограничивали своё негодование по поводу ареста лучших людей из своей среды, негромкими криками, — перебил Шамизона профессор Рубанов.
— Револьверных выстрелов, которыми, якобы, были легко ранены помощник исправника и жандармский унтер–офицер, на самом деле и вовсе не производилось. Откуда у рабочих оружие? — взял слово Муев и нежно поглядел на скромно сидевшую за столом профессорскую дочку.
Поймав этот неосторожный взгляд, Ася Клипович вспыхнула, затмив цветом лица красную лысину Шамизона.
— На данный момент уже аг–гестованы тг–гицать два активуя, — желчно глянула на любимого, мысленно зарифмовав: «Акти — вуя… муя… — уя, — покраснев от своих рифм ярче рабочего знамени, подумала, — С пролетариатом поведёшься — от него и рифм наберёшься…».
Выкатив увеличенные очками воловьи очи, младший Шамизон вставил: — Лицемер–рно, — раскатисто произнёс «р», высокомерно глянув на окружающих, — … лицемер–рно звучит р-рассказ губер–рнатора о револьвер–рных выстр–релах со стор–р–оны р-рабочих… Лицемер–рно пр–розвучало сообщение инициатор–ра р-растрела губер–рнатор–ра с кр–расивой фамилией Богданович…
Муев согласно покивал головой.
— … что постр–радавшим немедленно оказали медпомощь. Пр–равда, на площадь ср–разу после расстрела пришли жандар–рмы, но не для пер–ревязки, а чтоб вывер–рнуть кар–рманы, и найти р-револьверы, дабы подтвердить рассказ о сопр–ротивлении р-рабочих…
Не дождавшись аплодисментов, но заслужив улыбку дочки профессора Рубанова, радостно брякнулся в кресло.
— Главный злодей–убийца, — вскричал Шпеер, вытаращив глаза, отчего на стол упал монокль, — губегнатог Богданович. Несмотг–гя на фамилию, это не наш человек, — оглядел монокль на вопрос трещин и, не обнаружив оных, довольно вставил в глаз.
Заграничная печать обливала помоями «кровавый царский режим».
Особенно старались английские газеты, как–то запамятовав о пролитой крови буров.
Азеф с Гершуни уже знали, кто станет их целью, и активно готовились к ликвидации уфимского губернатора.
____________________________________________
А вот члены местного комитета Бунда в Кишинёве, покуда ясной цели не имели. Вернее, цель–то была — растоптать свинячий царский режим, но вот как подобрать башмаки?..
Об этом, сидя в отдельном кабинете небольшого ресторанчика и размышляли два бундовских функционера, обильно запивая размышления кошерной водкой, и закусывая гифилте фиш из фаршированной щуки.
— Как славно всё получилось в Златоусте, — облизал пальцы щекастый, сверх меры упитанный, усатый
Официант, освободив поднос и взяв его подмышку, собрался уходить, подумав, что последний заказ высокоуважаемый инженер с двойной фамилией — Бобинчик—Рабинович, отменил, но тут же услышал окрик:
— Хаим… Вот такой кусочек, — обернувшись, увидел, что посетитель развёл ладони намного шире.
— Бобинчик, но ведь наш раввин запрещает есть осетрину, — язвительно усмехнулся товарищ.
— Бобинчик—Рабинович, — поправил его инженер. — Вот что я тебе скажу Ицхак… Наш раввин слишком стар и многое понимает превратно, — с аппетитом принялся за куриные потрошка. — Моя мама, — вновь закатил глаза к потолку, — часто готовила отварную осетрину… А как у неё получался хамин, — мечтательно почмокал губами, — мамочка брала филе курочки, помидорчики, хумус в зёрнах… Знай Ицхак, если хочешь, чтоб прошла сутулость, за сутки до приготовления хамина, не забудь замочить зёрна хумуса в воде…
— Учту, — пообещал худой, тоже закатив глаза к потолку. — А теперь давай поговорим не о кошерной пище, а о некошерных, запрещённых папенькой–царём делишках, — развеселил мордастого.
А тут ещё вошёл официант с приличным куском отварной осетрины.
— О-о, Хаим, как я тебя ценю и уважаю, — напыщенно воскликнул жирный Бобинчик.
«Прям с некошерным хряком сижу, — передёрнулся худой. — К тому же его любимая мамочка дальновидно назвала сыночка Гадом, что поросёнок Бобинчик трактует как «счастье», или «сын Яакова»… Сын свиньи», — разозлился сутулый.
— Мистер Бобинчик, и этот, Рабинович… Дворянская, прям, фамилия, — съехидничал худощавый, подумав: «А Гад воспринял за чистую монету, вон как горделиво напыжился, гад». — Умные люди в Златоусте крупное дело провернули… Только газеты поскромничали. Следовало число жертв до тысячи довести…
— Много, — подавился осетриной Бобинчик, — хотя бы — шестьсот…
— На восьмистах сойдёмся… и три тысячи раненых… Вот за границей бы завопили о кровавом Николашке… А главное, он ни в чём не виноват… Как во время Ходынки. Но кого это интересует…
— И так завопят… Эсеры, искровцы, европейские и американские рабиновичи… Всем Николай поперёк горла. А гефилте фиш я больше из сазана уважаю, а не из щуки, — добавил наболевшее.
— Да ешь хоть из некошерного сома, — рассердился Ицхак, — но дело разумей.
— Какое дело, — икнул Бобинчик.
— Зли православных. Разжигай в них ненависть к евреям…
— Чего? — даже перестал жевать обжора. — Я что, по–твоему, второй Павел Крушеван с его газетёнкой «Бессарабец». Вон какую подлую статью напечатал об убийстве в Дубоссарах православного мальчика. Евреи боятся на улицу выходить.