Дерзость надежды. Мысли об возрождении американской мечты
Шрифт:
Если хочешь ясно думать о расе, надо видеть мир на разделенном экране — чтобы иметь перед глазами такую Америку, какую мы хотим, и одновременно внимательно рассматривать ту Америку, которая есть, признавая грехи нашего прошлого и осознавая задачи настоящего, не впадая в цинизм или отчаяние. Я за свою жизнь стал свидетелем глубоких изменений в расовых отношениях. Я почувствовал это так же ясно, как люди чувствуют изменения температуры. Когда я слышу, как кто-нибудь из черных отрицает эти изменения, я думаю, что это не только унижает тех, кто боролся во имя нас, но и лишает нас способности завершить начатое ими дело. Но как бы я ни настаивал на том, что ситуация улучшается, я также помню и о том, что лучше еще не значит достаточно хорошо.
Моя кампания по выборам в Сенат США свидетельствует
Более того, в конце концов на мою сторону склонялись нетипичные фигуры. В тот день, когда я объявил, что выставляю свою кандидатуру на пост сенатора США. например, меня явились поддержать трое из моих белых коллег — сенаторов штата. Они не относились к тем, кого мы в Чикаго называем «либералами побережья», — к тем демократам, что разъезжают на «вольво», похлебывают кофе-латте и пьют белое вино, над которыми любят посмеиваться республиканцы и которые могут поставить на заведомо проигрышное дело, то есть на меня например. Нет, это были три парня среднего возраста из рабочего класса: Терри Линк из округа Лейк, Денни Джейкобз из «Куод-ситиз» и Ларри Уолш из округа Уилл, — все они представляли в основном белые рабочие районы за пределами Чикаго.
Помогло то, что они хорошо меня знали; мы вчетвером семь лет служили в Спрингфилде и каждую неделю собирались поиграть в покер. Помогло и то, что каждый из них гордился своей независимостью и поэтому был готов держаться меня, несмотря на давление со стороны пользующихся более сильной поддержкой белых кандидатов.
Но они решили поддержать меня не только из-за наших личных отношений (хотя уже сила моей дружбы с этими людьми, каждый из которых вырос в тех районах и в то время, когда враждебное отношение к черным едва ли были редкостью, кое-что говорит об эволюции в расовых отношениях). Сенаторы Линк, Джейкобз и Уолш — реалистичные, опытные политики; у них нет интереса поддерживать обреченных на проигрыш или рисковать собственным положением. Дело было в том, что все они решили: в их районах я «буду продаваться» — когда их избиратели меня узнают и освоятся с именем.
Такое решение они приняли не наобум. Они в течение семи лет видели, как я взаимодействую с их избирателями, в Капитолии штата или во время посещения их участков. Они видели, как белые матери дают мне своих детей, чтобы сфотографироваться, и видели, как белые ветераны Второй мировой войны пожимают мне руку после моего выступления на их собрании. Они чувствовали, что из жизненного опыта я понял: какие бы предвзятые мнения ни оставались у американцев, подавляющее большинство в наши дни способны, если дать им время, отвлечься от расы, оценивая человека.
Это не значит, что предрассудки исчезли. Никто из нас, черных, белых, латиноамериканцев или азиатов, не застрахован от стереотипов, которые продолжает внедрять наша культура, особенно от стереотипов о черной преступности, умственных способностях черных и их трудовой этике. Обычно членов каждой группы меньшинств продолжают оценивать в основном по степени ассимиляции — насколько речь, идеалы для подражания, одежда или манера поведения согласуются с доминирующей белой культурой, и чем меньшинство сильнее отходит от этих внешних ориентиров, тем сильнее его представитель подвержен негативному предвзятому мнению. И если усвоение антидискриминационных норм в течение последних трех десятилетий — не говоря уж просто об элементарных правилах приличия — не позволяет большинству белых сознательно действовать согласно этим стереотипам при ежедневном взаимодействии с людьми других рас, то нереалистично полагать, что эти стереотипы не оказывают совокупного воздействия,
Но я утверждаю, что в современной Америке такие предрассудки гораздо слабее, чем были раньше, и поэтому их и стали опровергать. Идущий по улице черный подросток может вызвать страх у белой пары, но, если он окажется школьным другом их сына, его могут пригласить на обед. Черному может быть трудно поздно вечером поймать такси, но если он хороший программист, «Майкрософт» без колебаний возьмет его на работу.
Я не могу доказать эти утверждения: исследования расовых отношений славятся своей ненадежностью. И да же если я прав, для многих меньшинств это плохое утешение. Да и тратить весь день на то, чтобы опровергать стереотипы, может стать утомительным занятием. То, что постоянно описывают меньшинства, особенно афроа-мериканцы, — это дополнительная нагрузка: чувство, что как группа мы не имеем на счету запаса деловой репутации, что как отдельные личности мы должны утверждать себя каждый день заново и что нам редко верят на слово и нам дан не слишком большой предел погрешности. Чтобы проложить путь в таком мире, черный ребенок должен преодолеть в себе излишнюю робость, когда в первый день в школе стоит на пороге класса, где учатся главным образом белые; латиноамериканка — неуверенность в себе, когда готовится к собеседованию в компании, в которой трудятся в основном белые.
И прежде всего надо прогонять искушение не прилагать усилий. Не многие меньшинства могут полностью изолировать себя от белого общества — во всяком случае, не так, чтобы белые могли избежать контактов с представителями других рас. Но меньшинства могут задвинуть шторы психологически, чтобы защитить себя, предположив худшее. «Зачем мне пытаться разубедить белых в их заблуждении относительно нас? — говорили мне некоторые черные. — Мы триста лет пытаемся, и ничего еще не вышло».
На что я отвечаю: другой вариант — это сдаться, сдаться тому, что было, а не тому, что может быть.
Я очень ценю то, как моя работа в Иллинойсе покончила с моим собственным предвзятым мнением относительно расовых отношений. Во время своей кампании по выборам в Сенат, например, я отправился со старшим сенатором от Иллинойса Диком Дурбином в поездку по тридцати девяти городам на юге Иллинойса. Одной из наших запланированных остановок был город Кейро на самой южной оконечности штата, там, где встречаются реки Миссисипи и Огайо, город, ставший знаменитым в конце шестидесятых и начале семидесятых как место одних из самых сильных расовых столкновений за пределами «Глубокого юга». Впервые Дик был в этом городе в тот период, когда молодым адвокатом работал на Пола Саймона, бывшего тогда губернатором штата, и был послан выяснить, что можно сделать для ослабления напряженности в этом городе. По пути в Кейро Дик вспоминал то посещение: как по прибытии его предупредили, чтобы он не пользовался телефоном в номере своего мотеля, так как телефонист на коммутаторе — член Совета белых граждан; как белые хозяева магазинов предпочитали закрыть свое дело, лишь бы не уступить требованиям бойкотирующих принять на работу черных; как чернокожие жители рассказывали ему о своих попытках провести расовую интеграцию школ, говорили о своих страхах и отчаянии, о судах Линча, самоубийствах в тюрьме, перестрелках и погромах.
К тому времени когда мы въезжали в Кейро, я уже не знал, чего ожидать. Несмотря на то что был полдень, город казался покинутым: несколько открытых магазинов на главной улице, несколько пожилых пар выходят из здания, похожего на поликлинику. Свернув за угол, мы оказались на большой стоянке, где собралась толпа человек в пятьсот. Четверть составляли черные, остальную часть — практически одни белые.
У всех были значки с надписью «Поддержим Обаму на выборах в Сеыат США».
Эд Смит, крупный радушный парень, выросший в Кейро и являвшийся на Среднем Западе региональным управляющим Межнационального союза разнорабочих Северной Америки, с радушной улыбкой подошел к нашему автобусу.