Десант стоит насмерть. Операция «Багратион»
Шрифт:
— Этак только больной мыслить способен. Я вот думаю — может, Психа уже сейчас была? Такая редкая, скрытая разновидность.
— Насколько я понимаю, Психа не болезнь, а нечто иное, непонятное. Да и какая нам разница? Мы с ним возиться не будем.
— А что мы с ним будем делать? — прошептал Женька.
— Согласно приговору суда. Ну, чуть раньше приведем в исполнение. Поменьше народных харчей сожрет.
Женька поморщился. Если все получится и Лебедев свою роль отыграет, с ним нужно будет что-то делать. Ликвидировать слабоумного — это как-то не по-человечески.
Нерода понял:
— Вот ты гуманист. Смотри, как бы наоборот не вышло. Талант ведь
— Да ну вас…
Зашуршало — под машину заползал, пихая перед собой какой-то тюк, пропащий Михась:
— С ранья хмарится…
Нерода прихватил проводника за ворот пиджака:
— Слышь, Мишка, я не посмотрю, что ты в формальном подчинении у лейтенанта. Будешь своевольничать — уши оборву.
— Мишки у цирке, — придушенно, но с достоинством парировал Поборец. — Я па делу…
— Я те дам «по делу», анархист блудливый. Сейчас разбудим лейтенанта, он тебе до вечера о дисциплине будет мораль рассказывать. В красках. Он умеет.
Михася перекосило.
— Эк вас обоих корячит, — удивился Нерода. — А ведь вполне приличный лейтенант и даже в чистых штанах.
— Да он… — злобно начал Михась.
— Про кобылу не надо, — спешно предупредил Земляков. — Ты чего припер? Тут и так тесно…
В узле из новенькой пятнистой плащ-палатки — Михась утверждал, что «не с мерцвяка, а складская», обнаружился целлофанированный немецкий хлеб, красивая желтоватая коробочка сахарина, огромная пистолетная кобура с увесистым подсумком, пачка бумаг и писем.
— Бумаги-то зачем? Думаешь, секретные? — с усмешкой спросил Нерода.
— Усё можа быть, — заметил опытный Поборец. — Но я на подцирки взял.
Женька просматривал бумаги, а боевое крыло «Рогоза» изучало оружие.
— Тю, дура якая, — расстроился Михась. — Весу што в шмайсере, а патронов пятак всяго.
— А ты какие патроны ищешь-то?
— Нужные я ищу, — пробурчал проводник, пытаясь открыть «ломающийся» ствол оружия — совладал, заглянул в ствол, зачем-то подул. Пистолет был с виду массивным, не очень-то изящным. — Ракетница, — разочарованно заключил Михась, сердито сунул нелепое оружие в кобуру и отбросил дальше под кузов.
— Никакого у тебя уважения к достижениям зарубежной техники, — заметил Нерода. — Припрятал бы. После войны, на День Победы, салюты бы пускал в родной деревне.
— Чаго я, дитя, чи што, — дернул носом ветеран партизанского движения.
— Ну, все равно. Интересная вещь с прогрессивным, почти реактивным принципом работы. После войны, когда к космосу двинемся…
— Вайна не скончыцца, — убежденно возразил Михась. — Она ж Великая…
— Это конечно. Но все равно кончится. Вот немца добьем.
— Потом ясчэ румыны с мадзьярами будут. И гэти… итальцы.
— Этих еще раньше добьем, — заверил Нерода. — Дальний Восток с японцами — тот на потом останется. По причине своей удаленности…
— Вы подождите с геополитическими прогнозами, — вмешался Женька, пытавшийся прочесть бирку на подсумке. — Дай-ка этот чудо-боеприпас. И ствол тоже…
Патроны… или правильнее гранаты? Три массивных Panzer-Wurfkorper 42 LP [97] с зарядами и две аккуратных осколочных Sprenggranatpatrone-Z. [98] И собственно сам Sturmpistole — штурмовой пистолет, изваянный на основе сигнального. Довольно громоздкая рукоять, но само оружие не такое уж тяжелое — частично применялись дефицитные в рейхе легкие металлы.
97
Panzer-Wurfkorper 42 LP — 61-мм
98
Sprenggranatpatrone-Z — калиберная граната, предназначалась для борьбы с живой силой противника на дальности до 200 м. Радиус поражения осколками — 20 м.
— Ни фига себе салюты, — сказал Женька. — Тут танк подстрелить можно. Михась, там приклада рядом не валялось?
— К пистолю? — изумился Поборец.
— Это не какой-то «пистоль», а свежее достижение немецкого технического гения — штурмовой пистолет с функцией уничтожения маломощной бронетехники.
— Правда, что ли? — удивился Нерода.
— Матчасть нужно лучше учить, — назидательно посоветовал переводчик. — Эта хрень не хуже подствольника. Кажется, четырехсантиметровую броню может взять. Ну, если супротивник особо дергаться не будет.
Нерода повертел пистолетную гранату, из-за кумулятивного набалдашника смахивающую на недоношенную булаву:
— Сомневаюсь, однако. Машину или «бэтэр», возможно, прошьет. Танк, он…
— А если не танк? Если что-то крупное, но не очень бронированное?
— Ты, Же… тьфу, Огр, как себе это представляешь? На мустанге подскакать и от бедра пальнуть? На той точке транспорт весьма беречь будут, поскольку его там крайне немного.
— Может, на подходе цели можно попробовать?
— Этим?! Тоже «стингер» нашел. Фантазия бурная, да ствол отсталый.
— Зато панятный, — вставил Михась, с новым уважением рассматривающий оружие. — Уставил, пальнул…
— Угу, дистанцию разрыва угадал, траекторию в уме высчитал, скорость цели просек, — согласился Женька.
— Чаго мудравать, — вдохновился Поборец. — Разок пальнуть, потым…
— Ты покажи, где этот самогуб нашел, — Нерода взял свой автомат. — Там обвес должен быть и патроны.
— Можа, и есть, — уклончиво согласился Михась. — Но там таго…
— Чего «того»?
— Насрато. Фрицев неаккуратна подрало.
— Показывай и матюгальник свой обуздай.
Трофейщики осторожно выползли из-под машины. Женька положил на колени автомат, глянул на подконвойного — сопит как ни в чем не бывало. Сомнительная затея — использовать такого… индивида. Действия его не предугадаешь, контуженый, истерик и вообще… С другой стороны, шанс все-таки есть. Мизерный, но в такой ситуации и три десятых процента начинаешь учитывать. Пусть спит, доведем, на месте по ситуации…
Лебедев не спал. Эта привычка: лежать неподвижно, размеренно дыша, уйти в себя, лишь частью сознания оставаясь в ограниченном, несовершенном мире грубых и отвратительных реальностей, появилась сама собой. Нет, отнюдь не чуткость загнанного зверя способствовала развитию этой необычной способности. Андрон точно знал, что он в куда большей степени Человек, чем ЭТИ — ущербные, ничтожные ограниченности, что его окружают. Вполне возможно, в далеком будущем таких чувствительных и способных людей станет больше. Вероятно, они жили и в прошлом. Смутно помнилось о Юлии Цезаре и еще, кажется, о Леонардо. Великие люди. Пусть с иными талантами, но великие. И разница между Творцом и человеком — да, велика и непостижима. Величественная пропасть…