Десант. Повесть о школьном друге
Шрифт:
Когда доложил о прибытии Конову, тот даже упрекнул:
— Заждался… Ну ладно. Считай, что подразделение принял. Готовься к делу, да будь поосторожней: огонь адский, утром я домишко облюбовал, с верандой — чем не НП? Только высунулся — пули градом, еле уполз. А веранду — в решето. Тут тебе не улица Горького… Ну, меня вызывают наверх.
Через несколько часов комбат вернулся с совещания в штабе дивизии. Там тщательно разбирали боевую обстановку, ставили задачи. Был приготовлен большой макет города, на котором обозначены все линии фашистских укреплений: три оборонительные позиции, железобетонные форты, доты, дзоты с минными полями, бастионы, равелины, старая цитадель, сотни приспособленных
Собрав ротных и взводных, Конов обстоятельно познакомил их с фашистской обороной. Сказал:
— Нам еще что! Вот левый сосед — батальон Федорова — штурмует форт номер 10. А у нас попроще: противотанковый ров шириной десять метров, надолбы, проволока, да за ними городок Розенау, баррикады, железная дорога, река… В общем, немного…
Спустя тридцать с лишним лет Георгий Прокофьевич Конов побывал в Калининграде и с южной окраины города пешком прошагал до центра — по пути своего батальона. На весенних зеленых улицах с современными зданиями ничто не напоминало ему минувшие бои. Он даже досадовал, что глаза ни за что не могут «зацепиться» и напомнить прошлое, как вдруг увидел старую кирху. Островерхие готические башни, узкие, как бойницы, окна, стены из темного кирпича, будто покрытые побуревшей кровью… Комбат узнал ее — средоточие давнего боя, надежное укрытие для короткого отдыха и нового броска вперед. От нее, как от точки отсчета, он перебрал четыре апрельских дня сорок пятого года:
— Началось шестого. На рассвете. Наступали без авиации — туман помешал. Зато артиллерия, «катюши» били крепко. Ушла артподготовка, я поднял батальон. Старался вести его поближе к нашим разрывам, прижимался к ним, и поначалу это удавалось. Но вот на пути встал противотанковый ров. Роты сползли в него… Вместе с пехотой был и Некрасов. Он и телефонист переправились в числе первых: «Не вижу — не стреляю». А минометы капитан подтянул к южному берегу рва. По глинистым скатам мы спускались в трехметровой глубины провал, окунались в бурую ледяную воду, помогая друг другу, карабкались наверх.
…Ров кишел людьми. Некрасов с неизменным Коротковым задержался недолго. Барахтаясь в грязи, отыскали воронки на краю рва, вылезли на поверхность.
Отчетливо видны были окраины Розенау, и, наладив связь, гвардии капитан положил по ним серию мин. Одноэтажные и двухэтажные кирпичные дома, где засели фашисты, не поддавались минам. Но густые разрывы на улицах не позволяли противнику покинуть укрытий. Вскоре Некрасов обнаружил пулеметную точку и подавил ее. Наши стрелки дрались во дворах и квартирах, подвалах, Леопольд решил подтянуть роту поближе. Вообще в городских боях она шла по пятам пехоты.
Минометчикам пришлось тяжелей, чем стрелкам. Какие уж там подводы, даже навьючивать минометы было не к чему. Опорные плиты, стволы, мины — все боевое имущество они, спустившись в месиво рва, передавали из рук в руки, вытаскивали на свистящий от пуль северный берег. Три расчета заняли временную позицию и вели огонь по Розенау, три других — форсировали преграду…
Пока еще до старой кирхи было далеко. Ее острые главы лишь виднелись в дыму и тумане.
— Еще не давал пехоте ходу длинный, вроде казармы, домина на каменном фундаменте, — вспоминает комбат. — Из него строчили немецкие пулеметы и автоматы, недоступные для стрелков. Вот тогда мне помогли две силы: приданная батарея 76 мм и минрота. Оба командира быстро сговорились. Батарея, стоящая еще за рвом, выскочила на прямую наводку и ударила по этому дому — снаряды проламывали стены, фундамент… А некрасовцы — никогда не забуду — клали мины у самых амбразур, как по заказу, поражая осколками укрывшихся немцев… После такой
…Вот она — кирха, островок в море огня.
Темные, мрачные своды. Темные лики на стенах. Запах застарелой сырости. И — кучками разгоряченные, грязные, мокрые бойцы. Перевязывали раненых. Жевали сухари. Проверяли оружие. Отдыхали. В кирхе, сменяясь, перебывал едва ли не весь батальон. Минометчикам Гусеву, Ковалеву запомнился этот короткий отдых. Запал в память патефон, игравший где-то поблизости. Он прокручивал без конца одну пластинку, томительный немецкий вальс. И Леопольд на каменном полу, склонившийся над полевой сумкой, что-то писал чернильным карандашом. Что именно? Может быть, листовку-молнию. В полковом политдонесении, хранящемся в Подольском военном архиве, есть такие строки: «За четыре дня боев тов. Некрасов выпустил семь листовок-молний, в которых показывал геройские подвиги бойцов, сержантов и офицеров, писал о политическом значении взятия Кенигсберга». Возможно, он отметил в своей листовке меткость и отвагу старшины роты Бояркина, Шабанова, Воронкова, Иванова, Ковалева, Гусева, которые снайперски точно клали мины у самых вражеских амбразур? Не исключено и то, что он сочинял короткие весточки в Москву.
Леопольд беседовал с бойцами. О чем шла речь? О предстоящем бое? О близкой победе? О родных? Наверное. Он часто говорил с ними, как с близкими и дорогими людьми. Возможно, что разговор касался их общей трудной и благородной задачи — выбросить немцев из прусского города. «Командир роты гвардии капитан Некрасов, — сказано в полковом политдонесении, — в период наступательных боев по штурму города Кенигсберга разъяснял бойцам Обращение Военного совета фронта».
Многое успевал гвардии капитан. «Он работал», — как сказал Г. П. Конов.
Впрочем, первый батальон недолго задержался в старой кирхе. Немцы готовили контратаку. Это вскоре заметил комбат. И тяжко задумался.
— На исходе второго дня боев мои роты поредели. В сущности, батальон был не больше роты, каждый автомат на счету. У немцев скопилось сил побольше наших. Как быть? Надо собирать народ — с бору, как говорится, по сосенке. Минометчики были рядом. «Некрасов, — говорю, — давай людей. Сколько можешь». — «Хорошо, — отвечает. — Мы пойдем». Он мог, безусловно, выделить своих, передать пехоте, а сам остаться на НП. Но сказал: «Людей поведу сам».
…У него это не первая пехотная атака — были и под Невелем, в Городке, в Белоруссии, Литве. Набрал он десятка полтора, может, и меньше. У минометов оставил по одному, по два. Взял телефонистов, ездовых, подносчиков, — а оставшиеся все же могли вести огонь из минометов. Я слышал его команду: «За Родину, вперед!»
Броском они достигли ближайшего дома. Стреляли на ходу, гранаты бросали. Ворвались в коридор. Там рукопашная пошла. Тут и приключилась история с телефонистом рядовым Кореневским. Выхватил он гранату, вытащил чеку, а ему навстречу немец. Бросать — куда? Автомат на плече. Секунда — скосит его немец. Но опередил выстрел Некрасова. Фашист — рухнул.
«Уличный бой завершился в подвалах, комнатах, — пишет В. Р. Ковалев. — И все у нас прошло успешно главным образом благодаря гвардии капитану. Некрасов так распределил силы и так внимательно следил за нами, что мы всегда друг друга видели, не отрывались и в случае смертельной опасности могли помочь один другому. А скольким капитан помог сам — выстрелами или гранатой!»
Вскоре некрасовцы без потерь, без тяжелых ран — легкие не считали! — вернулись к своим минометам.
Седьмого и восьмого апреля они вели бои и в Розенау, и в самом Кенигсберге, разрывая, раскалывая южную группировку противника, яростно обороняющего город-крепость.