Десант. Повесть о школьном друге
Шрифт:
— Тогда была еще одна памятная схватка, в которой участвовал Некрасов, — рассказывает Г. П. Конов. — О ней даже в «дивизионке» писали.
Действительно, в подшивке красноармейской газеты «За счастье Родины», издаваемой в Городокской дивизии, есть заметка «Поддержка минометчиков», написанная гвардии старшим лейтенантом И. Захаровым. Вот она:
«Командир минометчиков гвардии капитан Некрасов — ветеран нашей части и прославленный офицер.
Во время последнего наступления его минометчики отлично поддержали гвардейскую пехоту, прокладывая ей путь вперед.
За железнодорожной насыпью стрелки встретили сильный ружейно-пулеметный огонь немцев, сидевших в траншеях за населенным пунктом. Их было там
Офицер тов. Конов вызвал Некрасова. Огонь его отважных и искусных минометчиков был настолько точным, что почти каждая мина падала в траншею противника.
Осиное гнездо фашистов всполошилось. Немцы начали выскакивать из окопов и побежали назад. В это время расчеты Колесова и других дали по ним беглый огонь. Половина немцев была перебита, пятеро сдались в плен.
Наши пехотинцы продвинулись вперед и продолжали выполнять задачу.
С упорными боями они заняли Розенау. Потом у завода гитлеровцы снова оказали ожесточенное сопротивление и перешли в контратаку.
Отражая натиск немцев, наши бойцы начали испытывать недостаток в патронах: доставка боеприпасов задержалась. Но на помощь стрелкам вовремя пришли минометчики.
Тов. Некрасов быстро подтянул свои расчеты и ураганным огнем помог отбросить немцев на исходные позиции».
Иван Григорьевич Гусев рассказывал, что та поразительная быстрота, с которой были подтянуты все ротные минометы, объяснялась инициативой и лихостью старшины роты Бояркина и ездового Лисовенкова. К тому времени — а это было на исходе 7-го или ранним утром 8 апреля — они с немудреной лошадкой, в избитой осколками подводе перебрались по завалу через противотанковый ров и действовали в Розенау и самом Кенигсберге. В несколько заездов — рысью и галопом — по разбитым в кирпичное крошево улицам перебросили все шесть минометов и сотни мин на новые огневые позиции. Это и позволило некрасовцам дать ураганный огонь, поддержать израсходовавшую боеприпасы нашу пехоту.
Так горсточка минометчиков в составе первого батальона шаг за шагом пробиралась к центру Кенигсберга. Много всякого случалось у них на пути. Хотя и не встречали фортов и каменных стен цитадели — и им досталось немало лиха. Кроме боев, о которых мы рассказали, довелось еще форсировать два широких рукава Прегеля, драться в районе нынешнего мясокомбината и участвовать в штурме железнодорожного вокзала. Так что огромный Кенигсбергский гарнизон во главе с генералом О. Лашем они, вместе с десятками тысяч бойцов, тоже принудили к безоговорочной капитуляции.
2
Кенигсберг пал.
Батальон Конова медленно пробирался от вокзала к центру города. Растаскивали баррикады, завалы, обломки разрушенных стен. Изрытые воронками мостовые и тротуары были усеяны битым кирпичом, стеклом, осколками снарядов, мин и бомб. Не утихали пожары. В черном дыму и копоти виднелись остовы зданий с мертвенными провалами окон. Горящие суда и баржи бросали кровавые отблески на темные воды Прегеля. На берегу огромным скелетом высился мрачный собор с опаленным шпилем. На взгорье громоздились стены старой цитадели в бурых пулевых оспинах.
Шагавшему в колонне Леопольду не довелось увидеть, как капитулировал комендант фашистского гарнизона генерал О. Лаш, зато толпы немецких солдат с бледными, закопченными лицами, опущенными плечами, потухшими глазами, груды «шмайссеров» и пулеметов МГ, брошенные танки и орудия попадались едва ли не на каждой улице. Дивизия взяла в плен свыше девяти тысяч солдат и офицеров.
Городокцы не задержались в Калининграде. 10 апреля их вывели из города. В пешем строю прошли они по местам вчерашних боев, по разбитым кварталам Розенау, совершили два перехода и расположились в лесу, именуемом на картах Штате Форст Фритзен.
Наступила необычная, неслыханная тишина. И Некрасов испытал радость весны и победы. Нежно зеленели раскидистые дубы и клены, ольха и осина, белели родные березы, сияли обновленными
Заняли немецкий военный лагерь. Землянки, вытянутые по линейке, были глубокими и сухими. Устраивались весело и домовито. Стирали, чинили обмундирование. И что особенно радовало — наладили баньку. Жарко, шумно хлестали пахучими березовыми вениками истомленные тела. Исправно дымили полевые кухни. Устроившись на пеньках и прямо на изумрудной траве, бойцы с наслаждением хлебали горячий наваристый суп. Всем запомнился мед. Неподалеку оказалась брошенная пасека с солидными запасами, и почти каждый солдат отведал давным-давно забытое душистое лакомство.
На видном месте, у поста дневального, было вывешено расписание занятий по боевой и политической подготовке. «Как в мирное время», — говорили красноармейцы, служившие еще действительную.
Имелись некоторые основания полагать, что для Городокской дивизии война закончилась. Под Пиллау немцев добивали другие соединения. А Берлин далеко — пока доберешься, его возьмут. Так оно и случилось: здесь, в лесу Штате Форст Фритзен, 83-я гвардейская встретила мир. Только не вся. Нескольким сотням бойцов еще предстояло броситься в самый яростный бой, а иным и принять смерть.
Не ведал об этом и гвардии капитан. В заштопанном и отутюженном обмундировании, надраенных до блеска сапогах, с трубочкой в зубах он осматривал землянки, боевой парк с вычищенными «самоварами», аккуратно сложенными боеприпасами. Частенько уединялся. Устроившись на траве, «под древом», как он говорил, читал и перечитывал только что пришедшие письма. Их было несколько: наконец-то почта догнала полк.
Когда комбат вернулся с короткого совещания у заместителя командира дивизии гвардии полковника Белого, то застал командира минроты с письмом в руке.
Если в дни боев и походов Леопольд нередко думал о прошлом, о мирном, времени, то в тишине и покое, несомненно, представлял себе близкое будущее.
Кем же он мог стать?
Остаться в армии кадровым офицером? Возможно. Молодому командиру-коммунисту с четырьмя орденами на груди, с огромным военным опытом дорога в академию была открыта. Не исключено, что к нему возвратились и юношеские мечты о «Корабелке», и он вновь представил себя на прибрежных стапелях спускающим на воду новенькое прекрасное судно, на котором отправится в путешествие по морям и океанам. Нельзя сбросить со счетов и предложение школьного друга — поступать в МАИ, Московский авиационный институт, и Некрасова манили воздушные крейсеры, которые он сам будет создавать. И уж, несомненно, впереди маячила Москва — родное Замоскворечье с милыми Полянкой и Якиманкой, Стрелкой. Видел он горячо любимые театры, музеи, библиотеки. Ожидала его самая желанная встреча с Октябриной, Ринкой, встреча, которая начнется после войны и будет, как он писал, «продолжаться всю жизнь».
Не об этом ли он думал, когда его с письмом в руке увидел вернувшийся из штаба дивизии Георгий Прокофьевич Конов?
— У меня только что произошел недолгий разговор с заместителем командира дивизии, — вспоминает комбат. — Полковник Белый был у нас человеком новым.
Показался мне строгим, даже суровым. Заметил у него на гимнастерке орден Красного Знамени старого образца — с гражданской. По слухам, он — бывший кавалерист. Сдержан. Немногословен. Разговаривал не только со мной, но еще с комбатами — Волкодавом и Федоровым, отдельно с каждым. Мне сказал: «Готовится очень серьезная операция — морской десант. Для этого формируется подвижной отряд. В тыл к немцам». Спросил: «Как ты — пойдешь? Учти, решение — добровольное». Не скажу, что оно, это решение, было для меня легким. Думал приблизительно так: «Раз спрашивает — значит, нужен. Кто же, кроме меня?» Ответил: «Пойду». — «Хорошо, — говорит Белый. — Тогда подбирай добровольцев». Возвращаясь в расположение батальона, я подумал, что поочередно вызову каждого офицера и поговорю с ними…