Десантура-1942. В ледяном аду
Шрифт:
– Да концентрат этот – соленый, ужас!
– Терпи. На обратном пути попьешь. Далеко до кабеля?
– Километр, примерно.
– Отлично… вперед, вперед, вперед!
Смирнитский протянул свою фляжку Иванько. Тот сделал несколько больших глотков и пошел…
Кабель нашли быстро. Пережгли термитными шариками в четырех местах, куски же выбросили подальше.
Немцы здесь не бродили зимой – целина нетронутая. Так что времени много. Часа два, а может и больше. Не любят немцы ночью по лесам ползать.
Поэтому
А через час его скрутило от боли в животе.
Санинструктор Белянин ничего не мог понять – любое прикосновение к животу вызывало у рядового дикие стоны.
– Мама, мама, ой, мамочка!
– Хрен его знает, товарищ младший лейтенант, – растерянно чесал затылок санинструктор. – Живот тугой, как барабан. На аппендицит не похоже. Может, отравился чем?
– Да чем он травануться-то мог? Не водой же из реки?
Пришлось соорудить волокуши и тащить его в батальон.
Еще час прошел в томительном ожидании. И немцев с той стороны, и санинструктора Белянина.
Вернулся он мрачнее тучи.
– Помер Иванько.
– Как?! – всполошился взвод.
– Как, как… Взял да помер. Скрутило парня так, что разогнуть не смогли.
– Сержант Заборских! Вещмешок его дай, – заиграл желваками Юрчик.
Младший лейтенант начал рыться в мешке. Гранаты, патроны, тротил, лыжный ремнабор, смена белья, продукты…
Продукты!
Командир взвода достал шесть пустых бумажных оберток из-под горохового концентрата.
– Батюшки-светы! – изумился Белянин. – Так он что… Шесть упаковок сожрал?
Юрчик хмуро кивнул.
– Так это он, почитай, ведро супа разом умял… Таперича и понятен ход… Заворот кишок у парня случился…
– Все всем понятно? – спросил Юрчик. – Командиры отделений! Довести до личного состава, что продуктовый НЗ не трогать ни под каким предлогом.
А сам стал готовиться к неизбежному вызову к комбату, а то и комбригу. А Тарасов был суров на расправу…
5
– Значит, вас выпустили в сороковом году? Так? – Фон Вальдерзее быстро писал и морщился, когда табачный дым попадал ему в глаза.
– Так. За примерное поведение.
Обер-лейтенант кивнул. И подумал, что это термин «примерное поведение» означает не что иное, как сотрудничество с ГПУ.
– А призвали в Красную Армию с началом войны?
– Да. На третий день. В звании майора.
– Так быстро? И что это значит, по-вашему?
– Значит… Значит, был востребован как специалист.
Немец улыбнулся новому подтверждению своей версии. Стучал десантник на товарищей по камере, ой, стучал…
– А жена с дочерью?
Тарасов
– Арестовали сразу двадцать второго. Как немку. Думаю, что расстреляли.
– Почему так думаете?
«Ну что… Пора закидывать удочку?» – подумал подполковник.
– В июне сорок первого были арестованы все немцы, проживавшие в Москве. И нет никаких известий об их судьбе. Зная нравы НКВД, могу предполагать, что все они были уничтожены.
Фон Вальдерзее не удивился. Он был наслышан о действиях ГПУ, вернее НКВД. Один тридцать седьмой чего стоил. Вот взять этого подполковника – грамотный же специалист, бригадой – надо отдать должное – руководил умело. Немало нервов десантники вермахту потрепали. А вот посадили тогда его ни за что. Просто за связь с «врагами народа». И вот еще жену арестовали и расстреляли. На это и надо, пожалуй, давить. Клиент, кажется, может поплыть. И вербовка высококлассного специалиста принесет огромную пользу и Германии, и лично обер-лейтенанту Юргену фон Вальдерзее, офицеру разведотдела сто двадцать третьей пехотной дивизии.
Конечно, абвер заберет Тарасова к себе, но вслед за подполковником может пойти наверх и обер-лейтенант. Главное сейчас – установить максимально возможное в данной ситуации доверие, чтобы Тарасов не представлял себе дальнейшей жизни без фон Вальдерзее.
– Да… Сложная у вас сложилась жизнь… – посочувствовал немец русскому десантнику.
Тарасов вдруг широко улыбнулся:
– А у кого она сейчас легкая? Война есть война.
– А что вы почувствовали, когда догадались о расстреле жены?
Тарасов помрачнел. А в душе снова улыбнулся. Последнее письмо от Нади и Светланки он получил за несколько дней до выхода бригады на задание.
Они жили у отца Николая – Ефима – в том же Кировском краю. Никто его не убивал. Церковь закрыли, да. Превратили ее в колхозный склад. Отец работал в нем сторожем. И продолжал служить литургию по ночам. Среди пыльных мешков и промасленных запчастей. Единственными участниками литургии были облупленные лики святых со стен. И наглые крысы, таскающие колхозное зерно. Надя писала, что устроилась работать в сельскую школу учительницей немецкого, что живут не сытно, но и не голодно, скучно и спокойно…
– Я почувствовал ненависть, герр обер-лейтенант.
– Почему тогда сразу не перешли на сторону вермахта, господин подполковник? Это бы спасло жизни тысяч ваших и наших солдат…
– Потому что это мой воинский долг. Я давал присягу служить народу.
– Ваша позиция вызывает уважение, но…
– Сталины уходят и приходят, а русский народ остается…
– Готов блиндаж, товарищ подполковник!
– Готов, это хорошо… – Тарасов кивнул лейтенанту из комендантского взвода.