Десантура
Шрифт:
На левой стене повешена старуха. За волосы. Ноги и руки подрублены. Чтобы дольше вытекала кровь?
К двери прибита собачонка.
Смотреть на все это не было сил. Но десантники шли мимо этого смотрели. Запоминая...
Бочку, в которую свалены были отрезанные головы стариков.
Трупы женщин, исколотые штыками.
Все еще чадящие останки детей...
Десантникам повезло. Они не видели процесса. Они видели только результат.
Они не слышали крик пятилетнего ребенка, сбрасываемого в колодец. Не детский
Они не видели, как распиливают двуручной пилой тело пятнадцатилетнего мальчика. Как бревно...
Они так и не узнали, что той старухе, которую они нашли, примотанной колючкой к столбу у дороги, было всего семнадцать лет.
Семнадцать лет.
СЕМНАДЦАТЬ!
Семнадцать зольдат ее насиловали поочередно, пока шла экзекуция деревни. Первым был, естественно, гауптшарфюрер. А потом шарфюрер и прочие шютцеэсэс.
Десантники не видели других деревень. А таких деревень было - тысячи. Десантники прошли только через одну. Не имея ни сил, не времени хоронить, они оставили все как есть. Шли. Смотрели. Матерились. Молились. Запоминали.
Простите их, если сможете.
Десантники прошли через эту деревню и больше не брали пленных.
Никогда.
23.
– Вернемся, конечно, господин обер-лейтенант.
– Итак... Вы получили разрешение на прорыв остатков бригады?
– Да, получили. Мы должны были выйти на участке ответственности генерала Ксенофонтова.
– Это Калиниский фронт, я правильно понимаю?
– Правильно, господин фон Вальдерзее. Калининский фронт. Две дивизии должны были ударить нам навстречу, когда бригада подойдет вплотную к линии фронта и изготовится к броску.
Тарасов замолчал, глядя на курящего обер-лейтенанта.
Тот помолчал и не выдержал первым:
– И?
– Мы не смогли выйти к назначенному времени на линию атаки.
– Почему?
– обер-лейтенант прекрасно знал причину, но хотел ее услышать от подполковника Тарасова.
– Почему, почему... Бригаду обложили.
– Мы?
– Вы. Егеря и СС. Обложили так, что мы с трудом прорвались из кольца.
– Понятно...
– фон Вальдерзее тяжело потянулся.
– На это мы и рассчитывали, герр Тарасов. Жаль, что не просчитали ваш фагнатизм.
– Не понял?
– удивился подполковник.
– По всем нормальным законам войны вы должны были давно сдаться. Но не сдались даже тогда, когда ваш лагерь эсэсовцы простреливали насквозь.
Тарасов пожал плечами:
– Это наша загадочная русская душа, господин обер-лейтенант.
Фон Вальдерзее скептически усмехнулся. А Тарасов потер заживающую руку...
**
– Терпите, товарищ подполковник... Еще минуточку...
– санинструктор мочил бинт и тихонечко отдирал слой за слоем.
Делать этого было нельзя по всем санитарным нормам - рану нельзя мочить. Тем более, талой,
А что делать, если бинтов нет уже как три дня, а рану перебинтовать надо?
– Терпите, товарищ подполковник...
Тарасов тихо заматерился, когда санинструктор стал аккуратно отдирать кусочки ватного тампона от раны.
– Сейчас... Сейчас...
– медик густо сыпанул стрептоцидом на место раны и снова стал бинтовать, смахнув выступившую сукровицу кусочком какой-то тряпки.
– Чистая, товарищ подполковник, не волнуйтесь, я ее каждый день кипячу и в котелок прячу!
– успокаивающе сказал санинструктор.
– А жрешь откуда?
– грубо, сквозь слезы сказал Тарасов.
– Да я уж три дня не жрал, - не волнуйтесь!
– машинально ответил тот.
– Вот! Все готово!
Повязка снова легла на плечо. Сухим и относительно белым на рану. Заскорузлым сбоку.
– Вы ей старайтесь не шевелить, товарищ командир, заживет быстрее. А еще вот что... Вы это... Как по-легонькому пойдете, зовите меня. Я компресс из мочи сделаю, заживет как на собаке! Лучшее средство, ей-Богу!
– Прорвемся, - перебил его Тарасов и натянул поверх гимнастерки свитер.
– Обойдемся пока без твоих народных средств. Остальных так же лечишь?
Медик вздохнул:
– А больше уже нечем, товарищ подполковник! Когда уже подброс будет? А?
Тарасов молча посмотрел в глаза санинструктору, а потом, все так же морщась, сунул раненую руку в полушубок.
– Остальные как?
– спросил он медика.
– Плохо, товарищ подполковник. Медикаменты нужны. А еще лучше - эвакуация.
Потом подошел чуть ближе и сказал уже шепотом:
– Самоубийства начались, товарищ подполковник! Тяжелые стреляться начали...
На лице Тарасова заиграли желваки.
Но ответить он не успел. Воздух зашипел, а потом снег взорвался черно-бело-красными фонтанами.
– Немцы!
– закричали сразу со всех сторон.
– Твою же мать...
– ругнулся Тарасов и пополз к временному штабному шалашу, в котором сейчас заседал начальник штаба с командиром разведроты и начальником особого отдела.
Немцы били по большой поляне из своих батальонных минометов, не жалея боеприпасов.
Тарасов перебегал с место на место, громко матеря и разведку, и боевое охранение. Фрицы опять подобрались незаметно и стали бить по расположившейся на дневке бригаде. После ряда стычек они уже не рисковали идти в прямую атаку, швыряя смерть из минометов.
До шалаша осталось уже метров двадцать, как оттуда выскочил Гриншпун и помчалсяк Тарасову. Один раз разрыв почти накрыл его, но особист умудрился выскочить из него здоровым и невредимым.
– Вот же, сволочное твое счастье еврейское...
– ругнулся на него Тарасов, когда тот упал рядом с подполковником.