Desiderata. Созвездие судеб

Chiba Mamoru

– Мне все равно, – произнес юноша тихо. – То есть не все равно, а… Есть что-то важное. Настолько важное, что все остальное уже не имеет значения, или значение это ничтожно. И я по сей день не жалею, что за вами пошел.

– О том и речь, – тихо отозвался духовник. – Но все же не это самое плохое.

– Что же?

– Я сбежать хотел. Словно все это меня не касается. Понимаешь, Достий? Чуть было от ответственности не скрылся.

– Так ведь…

– Я духовник. Наполеон меня сам на эту должность выбрал. И я согласился. А чуть было деру не дал, когда трудно стало… Стыдно мне. Ни духовники, ни друзья –

никто так поступать не должен.

Достий поерзал на стуле.

– Что же, раз Император вас в этом обвинил…

– Он не обвинял, и никогда обвинять не станет. Пояснил лишь, что за «разжалование» ему на ум пришло.

– Так он не хотел вас от должности освобождать?

– Хотел. Но лишь для того, чтобы мне легче было. Мол, раз ты на должности духовника так сердце надрываешь – долой ее, эту должность… А про императорскую корону свою так уже сказать не может.

– Он добрый…

– Добрый, да летит поперек всех в пекло... Не следует его оставлять. Бальзак ему иной раз мозги-то вправит, удержит. А я уж и разобиделся, и лыжи навострил. Век себе не забуду…

– Полно вам, ведь вы остались! Вы никого не бросили! Мы все вместе по-прежнему!

– Век себе не забуду, – повторил отец Теодор. – Ладно уж… Ты устал, небось, измотался весь с этими сборами. Благослови меня да ступай отдыхать.

– Да как же я вас… – Достий растерялся окончательно.

– Прошу тебя, – духовник сел в постели. Юноша встал и несмело протянул тому руку, к которой святой отец почтительно прикоснулся лбом. Достий хотел уже было по всем правилам тронуть макушку благославляемого, но, повинуясь порыву, обнял свободной рукой и зашептал молитву. Затем, когда любимый уснул, осторожненько закрыл дверь и с улыбкой принялся раскладывать вещи обратно по местам.

====== Глава 12 ======

Дверь с тихим стуком затворилась за возвратившимся столь неурочно Императором, и его Советник, не поднимая головы, заложил страницу загодя припасенной закладкой-лентой. После чего отложил книгу в сторону и поднялся навстречу. Наполеон, стоявший все еще у дверей, выглядел смущенным.

– Ты так и не ложился… – пробормотал он.

– Разумеется. Ведь я не знаю, чем окончилась ваша эскапада, – педантично отозвался его Советник, приближаясь вплотную. Втянул носом воздух, обоняя знакомый запах, и уронил без одобрения или осуждения: – Вы пьяны.

– Я-то нет. Не настолько, по крайней мере… – Наполеон покачал головой, оторвавшись, наконец, от двери. – А вот с Теодором палку перегнул, не рассчитал. Думал: что ему сделается, он здоровяк, вон какой вымахал, а ему с непривычки как ударило в голову…

– Стало быть, вы разрешали с ним возникшие недоразумения за чаркой спиртного?

– Как всегда.

– Он ведь, все же, не гвардеец, – Бальзак бережно приобнял монарха, проводя его до постели. Тот шел, в общем-то, и сам, но было видно, что ежели его оставить в покое и без внимания – уснет прямо на ходу.

– Чем это он хуже гвардейца, скажи на милость? – поднял брови самодержец, опускаясь на загодя разостланную постель.

– Я ведь и не говорю, будто он хуже, – покачал головой Советник, присаживаясь на корточки на пол и помогая избавиться от сапог. – Я лишь имею в виду, что у него нет привычки к обильному винопитию, да и вообще таковое времяпрепровождение вряд ли ассоциируется у вашего духовника

с близкими взаимоотношениями…

– Это все теория, – отмахнулся Его Величество. – А на практике он стакан опрокинул, и тут-то все и встало на свои места… Тяжко ему, Баль. Понимаешь, несет он свою ношу, несет, а поделиться ему не с кем… Он скорее норовит с ближнего груз снять, во имя высших каких-то целей. О Достии печется, о нас с тобой. Вспомни, он с тех пор как во дворце – ни одной нашей заварушки не пропустил. Никто его об одолжении не просит, но он во все вникает и старается поспособствовать моим делам, а попутно следит, чтобы я дров не наломал. Надо будет – так за шиворот удержит. А тут он, видишь ли, не уследил. И хотел бы мне помочь, да вот...

– Если то, что произошло этим утром, можно называть помощью, мой Император…

– Он просто рассердился. Людям свойственно сердиться, не все ведь такие спокойные и разумные, как ты, родной… – Наполеон затуманенным взором наблюдал, как его любимый отставил его кавалерийские сапоги прочь, выпрямил спину и принялся развязывать тесемки императорской сорочки. Услышав последние его слова, Бальзак улыбнулся и коснулся прохладной ладонью обнажившейся груди собеседника.

– Я вовсе не об эмоциях толкую, – пояснил он. – К ним я привык: трудно было бы не привыкнуть, живя бок о бок с вами. Меня, по правде сказать, тоже настигло раздражение, я не мог понять, по какой причине стоит нам мешкать, тогда когда каждая минута на счету. Мертвому уже не помочь, так значит, нужно помогать живым.

Покончив с завязками, Советник Его Величества взялся за тяжелый оружейный пояс. И, ощутив его касания, Император задышал чаще. Однако его лишь избавили от одежды, не более того – Бальзак, кажется, был погружен в свои мысли.

Наполеон зарылся пятерней в темные кудри Советника, прикасаясь к чувствительной коже головы, и притягивая его ближе, будто желая поцеловать. Бальзак доверчиво поднял голову, не сопротивляясь, однако монарх лишь тихо прошептал ему в губы:

– Я люблю тебя... За то, какой ты есть…

– Сколько вы выпили?

– Да причем здесь это?.. – казалось, Наполеон даже рассердился немного. Сбросил с плеч сорочку, и откинулся на спину, желая увлечь за собой и Бальзака. Однако его руки, всегда ловкие и уверенные, сейчас лишь скользнули по чужим предплечьям, обозначив движение. Бальзак улыбнулся уголками губ.

– При том, что вы сонная муха, мой Император. И отдых вам сейчас необходим более, нежели то, о чем вы думаете.

– О чем же я думаю? – поднял брови монарх. – Ты, Баль, очевидно, знаешь все на свете, если заявляешь так, будто тебе известны даже чужие мысли?

– Если бы я знал все на свете, – рассудительно отозвался Бальзак, выбираясь из-под полога постели и принимаясь расстегивать собственный жилет, – о, если бы я знал, поверьте, мы не попали бы ни в одну из тех неприятностей, которые расставила на нашем пути жизнь… И она была бы невыразимо скучна. Думаю, как бы сильно вы ни любили, что бы за чувства ни испытывали, но такое существование подле всезнающего оракула было бы для вас невыносимым, – он стянул одежду с плеч и аккуратно повесил на спинку стула, и теперь повернулся к зеркалу, распуская узел шейного платка. Наполеон устроился удобнее, заложил руки за голову, наблюдая за открывшейся картиной, и заметил, едва наступила тишина: