Desiderata. Созвездие судеб

Chiba Mamoru

– Куда? – молодой человек спросил это, будучи уже ведомым по коридорам.

– Все – после, – объявил монарх, крепко удерживая его за локоть.

Достий сразу же заметил заговорческий блеск в зеленых глазах монарха, и то, сколь деловито-настороженно глаза эти осматривали коридоры и лестницы, которые приходилось преодолевать. В конце концов они добрели до какого-то полутемного тупика, где газовые рожки были приглушены и стоял немного затхлый запах необитаемости и заброшенности. Даже паркет под ногами выглядел каким-то нехоженым.

Наполеон тем временем поставил Достия перед одной дверью и хлопнул ему пятерней по спине.

– Давай. Не робей, не мешкай и шуми,

сколько влезет. У вас полчаса – увы, но это лучше, чем ничего.

Молодой человек открыл было рот, чтобы испросить пояснений. Его Величество, однако решил, что все и без того ясно, и поспешно удалился, деловито поглядывая по сторонам. Пришлось уповая на Отца Небесного, открывать незнакомую дверь и выяснять самому, что за ней находится. Каково же было удивление Достия, когда в комнате за дверью он обнаружил духовника.

– Наполеон, какого тщщщ… – отец Теодор запнулся – не сразу увидел, кто к нему пожаловал. Видимо, монарх точно так же торопливо и молча препроводил его самого сюда.

– Доброе утро, святой отец, – Достий закрыл за собой дверь. Помолчал немного и добавил: – Меня Его Величество привел.

– Меня тоже, – отец Теодор устало потер затылок, и только сейчас Достий заметил, сколь невыспавшимся и осунувшимся он выглядит, и даже его волосы, похоже, еще не были расчесаны после сна. Достия вдруг осенила догадка, смущающая, считай, постыдная – вот как, Наполеон обустроил им ненадолго «гнездышко», где могли бы они хоть немного насладиться друг другом. Молодому человеку вспомнилась вчерашняя страсть любимого – едва-едва сдерживался он, чтобы не продолжить ласки и не довести их до естественного финала. Достий и сам потом уснул не сразу, и даже во сне мучила его та чувственная горячка, которую он уже совсем отвык утолять самостоятельно.

Потому на поцелуй он ответил покорно, терся о горячие ладони, испытывая контрастное ощущение мягкого бархата и суховатой кожи, а сам тем временем возясь с застежками на одежде.

Незнакомая постель была холодной, свет, бьющий в окна – слишком ярким. Возбуждение походило на озноб. Тело, хоть и получало желанную ласку, казалось онемевшим. Одежда, что не успели они толком снять, мешала. Едва уложившись в отведенное им время, оба принялись приводить себя в порядок, не нарушая смущенного молчания.

В коридоре, однако, духовник удержал Достия, едва тот собирался раскланяться с ним.

– Постой. Зайди ко мне, пожалуйста.

– Ох, можно ли? – Достий беспокойно оглянулся.

– Можно. Зайди, я очень этого хочу.

Достий прикусил губу и повиновался.

Едва они зашли внутрь, как отец Теодор требовательно, но мягко усадил на софу, а сам пристроился рядом, обнял и уткнулся в маковку юноше. Достий лишь повернул голову так, чтобы спрятаться у любимого на груди. Он вдруг почувствовал невыносимую горечь. Вроде бы то, что произошло меж ними в маленькой незнакомой комнате, и было приятно, но это было не более чем утоление плотского желания. Тело помнило прикосновения, до сих пор ощущало влагу от возбуждения, но для молодого человека это было чем-то жалким, скудным, словно корка хлеба, лежащая рядом с изысканным десертом.

– Святой отец, что стало с нашей любовью? Во что она превратилась? – тихо спросил Достий.

– С ней ничего не стало и не станет, – голос святого отца звучал мягко. – Просто пришло время очередных испытаний для нее.

– Почему сейчас было так… странно?

– Потому что должно быть иначе. Наполеон меня вчера увидал только – я в тот момент от тебя шел – как тут же обо всем догадался. И подсуетился, как видишь. Император всего лишь навсего решил нашу проблему

так, как привык решать свои собственные, – духовник вздохнул, и в тоне его голоса Достию даже почудился легкий упрек. – Ну, то есть я сказать хочу, что для него что словами любовь выразить, что телом – все едино. У него и мысли не возникает, что где-то в уголке, который видишь в первый раз в жизни, и жадно-торопливо – это может быть неприятно или даже обидно. Что может быть обидного в любви?.. Но у нас иначе. Все иначе. Я не хочу получаса, я хочу всю ночь и немножко утра. И странные незнакомые комнаты не хочу, а хочу нашу постель, где мы засыпали бы вместе. И тебя хочу всего, от макушки до пяток. Хочу, а сам не знаю, скоро ли все это будет…

– И я хочу, – Достий вдруг осознал, что шло не так. Обычно они с любимым, наласкавшись, оставались рядом, нежились, согретые страстью, переговаривались тихонько, и ни один из них не испытывал желания ту же вскочить и умчаться по своим делам. Соитие без такого завершения казалось грубым, неловким. Наверное, и сейчас они сидели прижавшись друг к другу, пытаясь хоть как-то восполнить недостаток теплоты.

– И еще одно не по душе мне было.

– Что же?

– Ты молчал. Сейчас, в той комнате. Ни звука, почитай, не проронил.

Достий зарделся и даже ладонями лицо прикрыл. Он и сам заметил, что императорово “шуми, сколько вздумается” он в исполнение не привел. Скверно было вольничать в незнакомой комнате, и даже если им ничего в тот момент не угрожало – молодой человек не мог себя отпустить, сдерживал голос.

– У меня не получилось... – прошептал Достий, а сам ощутил – уже не только щеки у него пылают, но и затылок. По сей день его смущало то, как он разоткровенничался в постели тогда. С другой же стороны, молодой человек испытывал застенчивую радость от того, что его порывы воспринимаются святым отцом столь благосклонно.

– Ну полно, я понимаю. Мы зато с тобой знаем теперь, что нам обоим нужно, так?

Достий покивал поспешно, боясь теперь что-то сказать. Странное чувство готово было вот-вот его переполнить. Совсем недавно случившееся соитие не насытило и не успокоило его, а лишь раздразнило. Казалось, еще одна ласка, еще одно неосторожное слово – и они, вот так, не разжимая объятий, предадутся любви прямо здесь, в рабочей комнате... Промелькнула непрошеная и незваная, но теперь такая отчетливо очевидная мысль: видимо, это и есть ответ на вопрос о пылкости Его Величества, и о его манере “не дотерпеть до спальни”. Ежели и они с Бальзаком утоляли взаимный голод друг по другу схожим путем, то ничего удивительного в их поведении Достий уже усмотреть не мог. Находиться подле любимого человека, лишь слегка притупив чувственную страсть, и не мочь коснуться его, выразить своего отношения, было воистину мучительным. Молодой человек вздохнул раз, другой и мысленно себя отругал за столь неудобные раздумья. Духовник, видно, тоже переживал нечто подобное в ту секунду и поспешил сказать что-то отвлеченное:

– Скоро Гаммель явится. Тебе нужно будет уходить…

Молодой человек нехотя выпрямился.

– Ничего, святой отец – стало быть, я уйду, а вечером снова с вами свидимся.

– Да уж, – проворчал отец Теодор, поправляя волосы собеседнику. – Чтобы посидеть на расстоянии вытянутой руки. Я скучаю! И обнять тебя не могу толком.

– Пусть это будет самым серьезным нашим испытанием, – Достий попытался улыбнуться, ему стыдно было бы с утра уже навевать тоску любимому своими жалобами. Ему и так было нелегко, он нуждался всего лишь в том, чтобы кто-то из близких заверил его – все будет хорошо. Ну или хотя бы – хуже уже не будет.