Десница великого мастера
Шрифт:
Мелхиседек пожертвовал Светицховели несколько деревень. Грамота на владение этими деревнями была подарена ему еще Багратом Куропалатом.
Он сам написал «сигели» — дарственную грамоту. Сам же составил подробную опись имущества храма, где с неслыханной жестокостью заранее проклинал всякого, кто осмелится что-либо присвоить из этих драгоценностей.
Ко дню освящения храма в Мцхету прибыл народ из всех эриставств, раскинутых от Никопсии до Дербента.
Гостей не вмещали ни храм, ни ограда, ни вся Мцхета.
Обедню служили католикос
В конце обедни иссохший старик с волчьими глазами встал перед иконостасом. Сперва он говорил как бы нехотя, и слова тлели на его устах, как угольки, покрытые золой.
Мелхиседек перебирал тысячи раз слышанные библейские мифы, но он так увлекательно говорил о них, что старые и малые слушали его с благоговением.
Попутно он упомянул о том, что «равноапостольная царица Мариам», великая ревнительница этого храма, захворала накануне путешествия в Иерусалим.
Затем он хотел рассказать о несчастном случае с Арсакидзе, но постеснялся назвать его имя рядом с именем царицы; поэтому он снова обратился к библейским мифам, рассказал историю выхода евреев из Египта и заключил этот миф поучением о том, что каждый народ должен жить в своей стране, каждый народ должен быть свободен, как бог.
С большим тактом коснулся он взаимоотношений между Грузией и антиохийским патриархом, попрекнул сарацин за то, что они отрезали пути в Антиохию (в душе он был рад этому).
Под конец католикос счел уместным сказать несколько слов и об Арсакидзе.
— Проклятые аланы тяжело ранили строителя Светицховели — великого мастера Арсакидзе.
Католикос проклял аланов еще и за то, что они убили «знатнейшего зристава Гиршела». Как только он кончил проповедь, в храм внесли на носилках Константина Арсакидзе. Мастер обвел глазами свое творение, убранное золотом, серебром и драгоценными каменьями. Слезы подступили к его глазам, но он сдержал волнение и тихо прошептал:
— Да будет свет!
Католикос посмотрел на восковое лицо мастера, поцеловал его в лоб, потом, миновав икону богородицы — дар кесаря — и множество других икон, подошел к иконе святого Георгия «в цепях», обеими руками поднял ее и взмолился: — Исцели, святой Георгий, великого мастера Константина.
И следом за ним весь народ внутри и вне храма возопил, как один человек:
— Исцели великого мастера!
Шорена и Гурандухт стояли вместе с женами эриставов. Когда дочь Колонкелидзе увидала исхудавшее лицо Арсакидзе и когда весь собор загремел: «Исцели!» — у нее стиснуло горло. Она опустилась на колени и, спрятавшись за парчовые платья придворных дам, заплакала, вознося молитву к святому Георгию об исцелении своего друга.
Гурандухт недовольно изогнула брови, когда услышала плач Шорены. Она боялась, как бы не услышал царь, ибо Георгий уже сообщил
«Ради какого-то каменщика, да к тому же лаза, будущая царица не должна тревожить святого Георгия», — думала она.
LII
Большое царское знамя стояло у входа во дворец. В тот день к царю были званы на обед эриставы и их семьи, византийские патриции, митрополиты и епископы.
Католикос Мелхиседек, Звиад-спасалар, архиепископ Ражден, епископы: Руисский, Анчский, Мацквер-ский и Мтбевский — стояли на своих местах, вправо от трона царя. Слева находились византийские вельможи: катепан Никифор Касавила, патриций Христофор Дель-фос, севастос Федор Лампрос (все трое были в серебряных латах, но без мечей), аморский митрополит Ка-маха, смирнский — Иоанн, родосский епископ Епифап, трапезундский — Роман и двенадцать пустынников-грузин. По приказу царя мандатуртухуцес положил скипетр и амиреджиб поднял его.
Мандатуртухуцес стал перед престолом. Царь приказал подать обед. Мандатуртухуцес поднес хлеб. Встали католикос, спасалар, главный распорядитель двора, вельможи и гости. Царь Георгий попросил католикоса к столу. Мелхиседек благословил трапезу, помолился и первым преломил хлеб. Мандатуртухуцес и амиреджиб поставили табаки. Подали царскую посуду, золотую и серебряную, ковши Багратионов, отлитые из чистого золота. Амиреджиб поднес трапезу католикосу, его помощник-грузинским и византийским вельможам и епископам.
Главный постельничий сидел рядом с главным книжником, за ним сидели должностные лица, а в конце стола главный табунщик, главный начальник слуг и конюшен. В Стороне стоял главный кравчий — краснощекий, длинноусый, с бритым подбородком.
Когда вносили яства, он пробовал их на ладони. Когда давали вина, первым отпивал их. Катепан Никифор Касавила объездил весь мир — от Китая до Ирландии, и все же он с изумлением разглядывал золотые и серебряные подсвечники, стоявшие по углам столовой палаты, ковши Багратионов, золотые подносы, азарпеши, пиалы, посуду китайскую и иранскую. Он внимательно следил за торжественным церемониалом при дворе Георгия Абазга.
Касавила представлял себе Грузию как страну почти варварскую. Он ранее бывал послом при дворе сарацинского халифа и удивлялся, что грузины не едят руками, как мусульмане, и не шумят за трапезой, а великие и малые кушают молча и чинно.
Византийские епископы и за царским столом продолжали спор о пасхальном календаре.
В то время в Византии среди богословов шел большой спор о том, как лучше составить такой календарь, чтобы в нем совпадали по времени христианская и иудейская пасхи. Архиепископ Ражден был страстным полемистом, и теперь он жаждал вмешаться в этот спор, но он знал, что царь не любил, когда грузины спорят о делах византийских, и потому перенес свое внимание на подан-ную на стол осетрину.