Десну перешли батальоны
Шрифт:
— Так вот и съели? — удивлялась жена Писарчука.
— Съел, матушка, съел!
— Характер у вас крепкий, Лука Пиментович, характерец!.. Хе-хе-хе!.. — попыхивая трубкой, сказал Маргела.
— Советы нечестивые позаводили, — тянул баском поп Маркиан. — В священном писании сказано: «блажен муж иже не идет на совет нечестивых..» Богохульники они, бога не признают. Господи боже, подними над ними меч свой и срази врага своего и супостата!
— Аминь! — положил руки на стол Писарчук. — Аминь! Я о деле скажу вам. Увидите что-нибудь такое — на заметочку их, кто, когда, что делал! Чтоб, когда придут освободители, мы им сразу
— Хе-хе-хе… Готовенькое, готовенькое! Голова у тебя, Федор Трофимович, министерская! — Маргела обнял старика и поцеловал его в бороду.
— А теперь гуляй, гости!
Иван принес из другой комнаты балалайку и ударил гопака.
— Хе-хе-хе! Громче, громче! — опьяневший Маргела вылез из-за стола и часто застучал каблуками по полу. Подхватив жену Сергея, Маргела закружил ее вокруг себя. Сергей глуповато улыбался и хлопал в ладоши. Рядом притоптывали братья. Отец Маркиан подобрал полы подрясника и, странно выбрасывая ноги, пошел вприсядку. На толстой шее беспомощно болтался серебряный крест.
— Хе-хе-хе!.. Еще, еще, отец Маркиан!
— Батюшка, батюшка, оторвите!
— Зело веселятся рабы божие, когда им весело! — выкрикивал Маркиан, еще выше подбирая полы подрясника.
В танец вступила вторая невестка Орищенко, затем третья. Смелее затопали мужчины. С них бежали струйки грязного пота, растрепались волосы, громче гудел под ногами пол. Маргела отбивал такт и руками, и ногами.
І лід тріщить, І вода хлюшить, А кум до куми Судака тащить!..Женщины громко, не в такт, выкрикивали:
А кум до куми Судака тащить!..Маргела подмигнул маленькими мышиными глазками жене Сергея:
Я до тебе, кума, Не гулять прийшов! Я до тебе, кума, Работать прийшов!..Маргела упал перед ней на колени и так на коленях продолжал танцевать:
Із днищечком Гребенищечком, Поговоримо, кума. Удвоих нищечком!..Женщина тоже хитро, по-заговорщицки, подмигивала Маргеле:
Поговоримо, кума, Удвох нищечком!..Теперь танцевали все. Иван бил по струнам, растопырив длинные, тонкие пальцы. Гости в пьяном экстазе выкрикивали:
І пить будем, Ще й гулять будем!.. А уродиться пшениця — Поїдать будем!Воробьев просмотрел оперативные данные о продвижении немецких войск. Теперь он должен был информировать уездный комитет, который решит, что
Михайло прислушался к тишине в коридорах двухэтажного здания (когда-то здесь была земская управа), потом встал и открыл окно. В комнату ворвались клубы морозного воздуха. Они обволакивали Воробьева и освежали его уставшую от работы голову. Он перегнулся за подоконник. Со второго этажа видны потонувшие в вечернем сумраке приземистые домишки, опустевшие улицы, тюрьма — теперь темная и пустая. Местечко притаилось, молчит, выжидает. И до него дошли вести о немцах.
В тишине отчетливо слышны были дальние раскаты орудий. От глухих взрывов слегка звенели оконные стекла. Михайло еще некоторое время прислушивался и узнал давно знакомый размеренный грохот.
— Гаубицы…
По верхушкам елок в общественном саду прыгали вороны, каркали, предвещая непогоду.
«Метель будет», — подумал Михайло и посмотрел на небо. Оно, хмурое и неприветливое, тяжело висело над местечком. Михайло вспоминал минувшие бои, когда солдаты молили, чтобы ветры и непогоды дули им в спину и немцы не могли пускать газы. И теперь он мечтал, чтобы снежная буря била только врагам в лицо…
Так вот он стоял у окна, пока не почувствовал, что холод пронизывает все тело, — поежился и закрыл окно. Скрутил папиросу, затянулся — затошнило. Он вспомнил, что сегодня не успел пообедать, бросил окурок под стол, придавил сапогом.
По коридору катилось эхо торопливых, легких и знакомых шагов. Тепло и ласково улыбнувшись, Михайло пошел навстречу и распахнул двери:
— Спасибо, Раиса! — он взял принесенный женой ломоть хлеба, привлек ее к себе и поцеловал в лоб. — Весь день были люди из сел, не смог вырваться… Знаешь, тяжелое время, военное…
— Так хоть теперь поешь! — попросила Раиса, присаживаясь к столу. Наклонилась, сняла волосинку с плеча мужа, нежно провела по покрытым первой сединой вискам. Михайло разломил ломоть и вопросительно посмотрел на масло. — Это я у соседки фунт купила… за платок… На базар не вывозят… — Она прибрала на столе, принесла веник из коридора и подмела пол. Михайло наблюдал за ее движениями и был благодарен своей подруге — преданной и ласковой помощнице.
— Далеко? — спросила Раиса, снова садясь рядом с мужем.
Михайло без лишних слов понял ее.
— Под Гомелем идут бои.
— Придется эвакуироваться?
Михайло поднял глаза, положил руку на ее плечо.
— Нет!
Больше ни о чем она не спрашивала. Это «нет» означало, что за каждую пядь земли будут вестись жесточайшие бои, а в случае неблагоприятного исхода Михайло останется при немцах в подполье. К опасностям она привыкла, потому что всегда приходилось так жить. Все пятнадцать лет, с тех пор как она узнала Михайла.
По коридору прозвучали многочисленные тяжелые шаги. Раиса поднялась, поцеловала Михайла и тихо вышла. Он проводил ее до дверей, встретил членов уездного комитета. Крепко пожал руку Надводнюку. Молча сели, ожидая начала заседания. Воробьев долго и испытующе смотрел каждому коммунисту в глаза, затем прошелся по комнате.
— Враг близко, очень близко, в ста километрах… Наступает развернутым фронтом. Основные силы врага идут по линии железной дороги Гомель — Бахмач. — Стоя перед членами уездного комитета, Михайло перебирал лежавшие на столе бумаги и отчеканивал каждое слово.