Десну перешли батальоны
Шрифт:
Дмитро сходил на речку Убедь, искупался. Дожидаясь вечера, прилег на крутом берегу реки, думал о Михаиле Воробьеве. Ему хотелось заранее угадать те новости, которые обещал рассказать Воробьев; а они, верно, интересные — Михайло попусту говорить не станет. Он не такой. Дмитро вот уже два года знает его как серьезного человека и хорошего товарища. Познакомились они после памятного боя у реки Курляндки, где три батальона 117 пехотного полка, в котором служил Дмитро, полегли в атаке. Прибыло пополнение. С этим пополнением пришел в полк и Михайло Воробьев. Мало знал Дмитро о жизни Воробьева.
Михайло Воробьев осторожно, но зло высмеивал верховное командование, генералов называл «бездарными тупицами», а солдат — серыми героями, бесцельно гибнущими на фронте. Михайло совсем не так, как он, Надводнюк, смотрел на войну. А когда Воробьев поближе сошелся с Дмитром, то рассказал, хоть и осторожно, почему возникла и кому выгодна война. Михайло приводил факты, как наживались на войне фабрикант Морозов, изготовлявший сукно для солдатских шинелей, и Потапов, заводы которого выпускали орудия смерти. И Дмитро впервые понял, что их, солдат, обманывают… Воробьев приносил с собой газеты и листовки и читал их солдатам. Не все в этих газетах было понятно Дмитру. Но Воробьев умно и терпеливо разъяснял, и Надводнюк начал понимать, что жизнь может быть совсем иной, без царя и без Морозовых.
— Слушай, Надводнюк, большевиков, только они правду говорят! — объяснял шепотом Воробьев. От него Дмитро впервые услышал это новое слово — большевики — и понял его значение.
После одного случая Воробьев стал еще больше доверять Надводнюку. Как-то Воробьева целый день не было в части. Вернулся он молчаливый и настороженный. Лег спать молча. Дмитру в ту ночь не спалось, он получил письмо из дому, в котором отец писал о голоде. Лежал Дмитро и смотрел в потолок, вспоминал родные Боровичи. Что-то зашелестело. Он повернул голову и увидел Воробьева, который вытаскивал из кармана листовки и клал их солдатам под шинели. Глаза Надводнюка и Воробьева встретились. Воробьев на мгновение опустил руки, посмотрел на Дмитра пытливо, настороженно.
— Чего не спишь? — и с тревогой наклонился над ним.
— О деревне думаю, — ответил Дмитро и посоветовал: — Ты будь поосторожней, не то попадешься.
На следующий день — в роте тревога. Ротный коршуном налетает на фельдфебеля. Выстроил взвод во дворе.
— Такие бумажки, — фельдфебель показал смятую листовку, — разбрасывают немецкие шпионы, предатели и изменники. Истинно русский солдат должен выйти вперед и сказать, кто это делает…
Напрасно говорил фельдфебель.
— Цветков, шаг вперед, марш!
Солдат сделал шаг вперед и замер.
— Ты — честный солдат, Цветков, верой и правдой служишь царю-батюшке. Скажи, кто разбросал эти бумажки.
— Не знаю.
— На место, марш! Идио-от!
Так фельдфебель опросил всех.
Дошла очередь до Надводнюка.
— Надводнюк, шаг вперед, марш!
Дмитро вышел и ест глазами начальство, а сам чувствует на своем затылке острый, пронизывающий взгляд Михайла.
— Я вижу по твоим глазам, Надводнюк, что ты знаешь, кто разбросал бумажки, — воскликнул фельдфебель.
«Неужели и впрямь видит! — испуганно подумал Дмитро. — Сказать правду?» — И Дмитро сразу представил себе полевой суд и приговоренного к смертной казни Воробьева. Такие случаи уже были у них в полку. Воробьев, верный друг, идет на смерть и проклинает его, как братоубийцу. Дмитро побледнел и отрицательно покачал головой. Отчеканил нервно и слишком громко:
— Не видел!
— На место, марш! Мерзавец!
Так фельдфебель ничего и не добился.
После этого Воробьев, пожимая руку Дмитра, сказал:
— Молодец, Надводнюк, не подвел товарища.
Воспользовавшись случаем, Дмитро спросил Воробьева, где он достает эти листовки и газеты. Михайло ответил уклончиво и неопределенно. Дмитро даже обиделся было за такое недоверие, но Воробьев дружески похлопал его по плечу и сказал:
— Поживешь — увидишь. Будет такое время — все скажу…
Почти с полгода пришлось Дмитру ждать «такого времени». Когда царя прогнали и в частях начался разброд, Воробьев неожиданно сообщил, что он — член РСДРП большевиков и действовал по указаниям партийного комитета. О Февральской революции Воробьев говорил, что это совсем не то, что нужно рабочему люду, беднейшему крестьянству и солдатам, потому что Родзянко, как имел прежде в соседней с Черниговщиной Белоруссии свыше 60 тысяч десятин земли, так они у него и остались. Были у Гучкова заводы, и теперь они у него. Были у Терещенко сахарные заводы, и теперь он капитал наживает.
— Надо, Надводнюк, дальше действовать, чтобы капиталистов к чертовой матери!.. Когда ты, Надводнюк, своим умом до этого дойдешь и разберешься, что к чему, приходи в мою партию, будем вместе бороться с ними, — говорил Воробьев.
Оставляя фронт, Дмитро спросил у Воробьева, почему же они дальше не действуют.
Воробьев ответил, что действуют.
— А почему же мы не при деле? — допытывался Дмитро.
— Подожди! Придет время! — успокаивал его Воробьев.
«Может быть, уже пришло это время?» — думал теперь Надводнюк, нетерпеливо ожидая встречи с Михаилом.
Лишь только солнце скрылось за городом, Дмитро отправился разыскивать квартиру Воробьева. Он ее быстро нашел и в ранних сумерках постучал в двери деревянного домика. Навстречу вышел сам Михайло, в синей косоворотке, уже умытый и причесанный. Он ввел Дмитра в маленькую комнатку.
— Раиса, поставь нам самовар, — попросил он жену, худенькую, подвижную и приветливую женщину. Сели за стол, закурили. Несколько минут молча смотрели друг на друга.