Десять дней которые потрясли мир
Шрифт:
"Россия - великая держава. Россия останется великой державой, что бы ни случилось. Мы все должны защищать ее, мы должны показать себя защитниками великого идеала и сынами великой державы".
Никто не был удовлетворен этой речью. Реакционеры требовали "твердой" империалистической политики, а демократические партии хотели получить гарантию, что правительство будет добиваться мира. Привожу передовую статью газеты "Рабочий и Солдат" - органа большевистского Петроградского Совета:
"Ответ правительства окопам.
Министр иностранных дел г. Терещенко выступил в предпарламенте с большой речью по поводу войны
Во-первых, мы тесно связаны с нашими союзниками (не народами, а их правительствами).
Во-вторых, не следует демократии рассуждать о возможности или невозможности ведения зимней кампании: решать должны союзные правительства.
В-третьих, наступление 18 июня было благодетельным и счастливым делом (о последствиях наступления Терещенко умолчал).
В-четвертых, неверно-де, будто союзные правительства о нас не заботятся. "У нас имеются определенные заявления наших союзников"... Заявления? А дела? А поведение английского флота? 9 А переговоры английского короля с высланным контрреволюционером Гурко? Об этом министр умолчал.
В-пятых, наказ Скобелеву плох, этим наказом недовольны союзники и русские дипломаты, а "на союзной конференции мы должны говорить единым языком".
И это все? Все. Где же пути выхода? Вера в союзников и в Терещенко. Когда же наступит мир? Тогда, когда позволят союзники.
Таков ответ Временного правительства окопам на вопрос о мире".
И в это же время на заднем плане российской политики начали вырисовываться неясные очертания зловещей силы - казаки. Газета Горького "Новая Жизнь" обратила внимание читателей на их деятельность:
"...Во время февральских дней казаки не стреляли в народ, во время Корнилова они не присоединились к изменнику...
За последнее время их роль несколько меняется: от пассивной лояльности они переходят к активному политическому наступлению..."
Атаман донского казачьего войска Каледин был уволен Временным правительством в отставку за участие в корниловскои заговоре. Он наотрез отказался покинуть свой пост и засел в Новочеркасске, окруженный тремя огромными казачьими армиями, составлял заговоры и грозил выступлением. Сила его была так велика, что правительству пришлось смотреть на его неподчинение сквозь пальцы. Мало того, оно было вынуждено формально признать Совет союза казачьих войск и объявить вновь образованную казачью секцию Советов незаконной.
В начале октября к Керенскому явилась делегация казаков, имевшая наглость требовать прекращения нападок на Каледина и упрекать главу правительства в том, что он потакает Советам.
Керенский согласился оставить Каледина в покое и, как сообщалось, при этом сказал: "Руководители Совета считают меня деспотом и тираном... Что до Временного правительства, то оно не только не опирается на Советы, но весьма сожалеет, что они вообще существуют".
В то же время другая казачья делегация явилась к английскому послу и в разговоре с ним прямо называла себя представителем "свободного казачьего народа".
На Дону образовалось нечто вроде казачьей республики. Кубань объявила себя независимым казачьим государством. В Ростове-на-Дону и в Екатеринославе вооруженные казаки разогнали Советы, а в Харькове разгромили помещение профессионального союза горняков. Казачье движение
Старая Россия быстро разваливалась. На Украине и в Финляндии, в Польше и в Белоруссии усиливалось все более открытое националистическое движение. Местные органы власти, руководимые имущими классами, стремились к автономии и отказывались подчиняться распоряжениям из Петрограда. В Гельсингфорсе финляндский сейм отказался брать у Временного правительства деньги, объявил Финляндию автономной и потребовал вывода русских войск. Буржуазная рада в Киеве до такой степени раздвинула границы Украины, что они включили в себя богатейшие земледельческие области Южной России, вплоть до самого Урала, и приступила к формированию национальной армии. Глава рады Винниченко поговаривал о сепаратном мире с Германией, и Временное правительство ничего не могло поделать с ним. Сибирь и Кавказ требовали для себя отдельных учредительных собраний. Во всех этих областях уже начиналась ожесточенная борьба между местными властями и Советами рабочих и солдатских депутатов.
Хаос увеличивался со дня на день. Сотни и тысячи солдат дезертировали с фронта и стали двигаться по стране огромными, беспорядочными волнами. В Тамбовской и Тверской губерниях крестьяне, уставшие ждать земли, доведенные до отчаяния репрессивными мерами правительства, жгли усадьбы и убивали помещиков. Громадные стачки и локауты сотрясали Москву, Одессу и Донецкий угольный бассейн. Транспорт был парализован, армия голодала, крупные городские центры остались без хлеба.
Правительство, раздираемое борьбой между демократическими и реакционными партиями, ничего не могло сделать. Когда оно все-таки оказывалось вынужденным что-то предпринять, его действия неизменно отвечали интересам имущих классов. Высылались казаки для водворения порядка в деревнях, для подавления стачек. В Ташкенте правительственные власти разогнали Совет. В Петрограде Экономическое совещание, созданное для восстановления подорванной экономики страны, зашло в тупик: оно не могло разрешить непримиримого противоречия между трудом и капиталом и в конце концов было распущено Керенским. Старорежимные офицеры и генералы, поддерживаемые кадетами, требовали жестоких мер для восстановления дисциплины в армии и флоте. Всеми почитаемый морской министр адмирал Вердеревский и военный министр генерал Верховский напрасно твердили, что снасти армию и флот может только новая, добровольная, демократическая дисциплина, основанная на сотрудничестве командного состава с солдатскими и матросскими комитетами. Их никто не слушал.
Реакционеры, казалось, решили нарочно вызвать ярость в народе. Приближался день суда над Корниловым. Буржуазная пресса все более и более откровенно защищала его, говоря о нем, как о "великом русском патриоте". Бурцевская газета "Общее Дело" требовала установления диктатуры Корнилова, Каледина и Керенского.
С Бурцевым я однажды говорил в ложе прессы Совета Российской республики. Маленький сгорбленный человечек с морщинистым лицом, с близорукими глазами за толстыми стеклами очков, с неопрятной копной волос на голове и седеющей бородой.