Десять дней октября
Шрифт:
Племянник сидел и молча смотрел в пол, в конец озадаченный дядькиными словами:
– Ну и не сочувствуй, не надо… Запудрил ты мне мозги своими рассуждениями. Я с этой стороны не смотрел на всё это.
– А ты посмотри, подумай. Сам сказал, что за этим ко мне и приехал. Тебя же никто не торопит, – дядя Гена поднялся со стула, вышел в прихожую и стал одеваться.
– Ты куда? – спросил его Артем.
– Так, уже баню готовить пора. Она у меня большая, просторная, ей часа три-четыре топиться надо. Зато париться потом одно удовольствие, сам увидишь. Ты мне поможешь воды натаскать? Вон у нас колодец, за огородом, вёдра я тебе дам.
– Конечно, помогу, – племянник
– Погоди, одень чего попроще, – и дядя Гена дал ему старенькую фуфайку.
После обеда, часам к четырем баня была готова.
– Ты сразу париться не начинай, полежи сперва на полке, попрей, чтоб пропотеть хорошенько, по сухому прожариться, – говорил дядя Гена, показывая Артему, где и что у него в бане. – На вот, простыню на полок постели, чтоб не жгло. А потом уже, как выйдет из тебя вся гадость вместе с потом, тогда и веничком себя не жалей. Я свеженький запарил, в тазу вон лежит, на лавке. Да, чуть не забыл… Я ещё кипятком веток пихтовых залил с душицей. Как на полок ляжешь, так совсем чуток плесни на каменку, только чтоб для запаха. Оно дышать приятнее будет, да и для здоровья, для легких хорошо. Только немного, чтоб жар сухим оставался, без пара.
– Хорошо, дядь Ген, разберусь, – раздевался в предбаннике Артем.
Плеснув на горячие камни пихтового настоя, он растянулся на полке. По парилке поплыл вкусный хвойный аромат вперемешку с травяными запахами. Сухой жар прогревал, но не обжигал. Закрыв глаза, Артем медленно вдохнул полной грудью: «Хорошо-то как! Почему вот только люди не могут жить так же просто и хорошо? Почему же мы делаем друг другу всякие гадости да подлости? Как же можно вот так обманывать, предавать? Дядьке хорошо говорить – прости да пожалей, отпусти на все четыре стороны, это не его лучший друг предал. Нет, дядя Гена, тут я с тобой согласиться не могу. Если такие вещи прощать, так вообще на голову сядут и будут ноги о тебя вытирать. Гм, пожалеть их… Чего их жалеть? Они меня жалели, когда за моей спиной мне же рога наставляли? Нет уж, не будет им прощения от меня, не на того напали…».
После того, как оба сходили в баню, пришла Людмила:
– Я уж в обед не стала вас беспокоить, вижу – баню топите. А сейчас вот картошки с мясом натушила, дай, думаю, угощу. А то самим-то, поди, некогда готовить было, – в руках она держала большую сковороду, завернутую в полотенце.
– Заходи, Люда, заходи, – дядя Гена взял кастрюлю из её рук, – спасибо тебе. Я и в правду ещё ужином не занимался. Проходи, давай вместе посидим да поужинаем.
За столом болтали о разном. Дядя Гена расспрашивал о сестре – матери Артема, тот рассказывал, говорил о городской жизни, каких-то новостях, сам интересовался, как идут дела в деревне, что нового у родных да общих знакомых. Людмила посетовала на местного пастуха, который с октября наотрез отказался пасти коров, хотя вполне ещё можно было бы недели две-три гонять небольшое деревенское стадо в поля.
– Да стадо-то стало… Название одно… Сколько там? – повернулся дядя Гена к соседке. – Голов сорок наберется на всю деревню?
– Всего? – удивился Артем.
– Вот тебе и «всего»… Раньше-то три стада на село было. С разных концов собирали. По улицам шли, так конца-края не было видать, пыль столбом стояла. И коровы, и овцы, и козы. А сейчас все ленивые стали, никто не хочет за скотиной ходить. В магазин и за молоком, и за сметаной, и за яйцами.
– Так, может, оно и к лучшему, – пожала плечами Людмила. – Значит, деньги у людей есть, да и в магазине всё купить можно. Раньше-то, отчего все скотину держали? Потому что в магазинах
– Может, ты и права, – согласился хозяин. – Хотя разве сравнишь магазинное со своим-то? Качество-то и вкус совсем другие.
– Это да, что правда, то правда. Я вот фабричную сметану да масло сливочное вообще есть не могу, – кивнула Людмила, – совсем невкусными кажутся.
– А что до меня, – продолжал дядька, – так мне одному разве много надо? Да и пенсии, слава богу, хватает. Ты вот иной раз чего подкинешь. А пчелы это так, для души больше, да за ними и ухода не так много, они сами кормятся.
– А сколько у тебя, дядь Ген? – спросил Артем.
– Четыре улья вон за домом стоят. Скоро уже в подпол надо будет убирать их, пока морозов больших нету.
Людмила ушла, когда уже совсем стемнело. Дядька с племянником перебрались в комнату.
– Ну что, Артем батькович? Тебе, наверное, телевизор посмотреть охота? Если надо, так ты не стесняйся, включай. Я-то сам его редко когда смотрю. По праздникам великим.
– Да нет, не хочу я его тоже. В городе надоел. Всё равно ничего путного не показывают, криминал сплошной да сплетни: кто, где, с кем и сколько раз, – он вдруг осекся на этих словах и как-то снова погрустнел.
Немного помолчав, спросил дядьку:
–Дядь Ген, вот ты днем говорил, сам, дескать, виноват. Не разобрался в человеке, а потом его и винишь. Забудь, прости, да ещё и пожалей. Так по этой логике надо всех мошенников, что у людей деньги обманом выманивают, тоже прощать, да жалеть? Сам виноват, потому что не разобрался, что он жулик? Это что же тогда получится?
Дядя Гена сел на диван рядом с Артемом:
– А что получится?
– Ну, так, значит, выпускай их из тюрем на волю?
– Ну почему же? Не надо никого выпускать. Ты просто не путай общественное прощение и своё личное. Мы же все люди, живем в обществе, следовательно, должны соблюдать установленные законы и правила общежития. А одно из таких правил гласит – не воруй, причем, не важно как – мошенничество это или разбой. Всегда это было, испокон веку, иначе общество не сможет нормально жить и развиваться. Поэтому тех, кто ворует, и наказывают за это. Но ты-то сам его при этом и простить можешь, и даже пожалеть. Душу его бестолковую и заблудшую пожалеть, потому как тяжко ему придется. Ты только подумай, что же это за жизнь такая у человека, что ему постоянно в страхе пребывать приходится: «Как бы ни поймали, как бы в тюрьму ни посадили»? Или думаешь, эти люди спят спокойно? Сомневаюсь… Ходи, да озирайся.
Артем усмехнулся:
– Ну не знаю… И воруют, и живут в своё удовольствие, и спят, я думаю, вполне благополучно. Причем воруют-то миллионами да миллиардами.
– Так это только внешнее, напускное благополучие. А там, в глубине-то – страх сидит. Они бодрят себя, убедить пытаются, что крутые, что всё им нипочем, что плевали они на всех, а покоя-то в душе всё равно нет.
– Ну ладно, бог с ними, с мошенниками этими, но всё равно не могу я никак принять, что и жену свою пожалеть должен. Отпустить на все четыре стороны – ладно, тут по-другому и не получится, но с чего мне её жалеть? Думаешь, её совесть мучает? Да она, поди, рада радешенька, что меня удалось из дома выжить. И спит спокойно, да ещё и не одна, наверное, – Артем зло ухмыльнулся.