Десять кругов ада
Шрифт:
Хотя вот в ежегодных характеристиках, сухих и протокольных, мелькают странные для этого закоренелого рецидивиста слова - чуток, добр, внимателен к товарищам, смел, решителен...
Поставить их в один ряд - так получается портрет человека будущего, строителя коммунизма...
Вот жизнь чертова, как муторит-крутит она, даже и не поймешь, где настоящая сторона человека, а где - изнанка, все смешалось...
Пожалуйста, в характеристиках - "не умеет лгать", "предан друзьям", "аккуратен", "опрятен", "любит читать", "непримирим к неправде", "наркотики не употребляет"...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
...впору
В чем же противоречие? Везде его хвалят как работника отличного, и везде же ругают за нарушение режима...
Вот ключик. Подспудно рвется на свободу этот человек, и подтачивающая годами обида на судьбу, не сулящую просвета и в будущем, взлелеяла в душе зэка не "осознание своей вины" - бросьте, пустое, нелепое, - нет, упорное противодействие своей рабской жизни.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Вот фотографии. Восемнадцать лет. Открытое, доверчивое лицо, пока без шрама. Во взгляде - мальчишечья беспечность, удаль - как же, как взрослый, Зону топтать пошел... Кажется, хочет понять - за что ж посадили его, когда так все было весело и интересно? Смеется не он, молодость смеется, не ведающая, что готовит судьба... Вот фото в двадцать два: лицо перечеркнуто глубоким шрамом, и взгляд уже не наивен, а просто туп.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Четвертое фото - обреченный человек, пятое - пустое, ленивое удивление на свою жизнь, шестое, последнее - угрюмое страдание... А еще... если в предыдущих фотографиях не угадывалось оно, страдание это, то в последней каждая морщинка-складка на лице его выражала боль...
На планерке Медведев чуть ли не кожей ощутил накаленную до предела атмосферу. Офицеры расселись за покрытым зеленым сукном столом, и повисла тишина, которую он отнес на свой счет... Казалось, чуть ли не каждый задает взглядом немой вопрос: ну, как же вы так, товарищ майор, орденоносец, понимаешь, не только военные ордена у вас, но и за работу в нашей системе... и тут так обделались? Что, ворона эта для вас новость, при вашем-то опыте?
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Во-первых, не ворона, а ворон...
Но что я мог еще сказать им в ответ?
Что не смог убить этого умного ворона, когда все же поймал его и вывез три дня назад за город... и когда кормил его колбасой, птица вдруг совсем человечьим взглядом посмотрела на меня, отчего пошел холодок в груди, и отвел я глаза, и не знал, что делать, и хотел бросить ее здесь, как есть, и еле набрался сил снова взять ее в руки, а она все будто задавала мне немой вопрос: ну, и что будет со мной дальше, товарищ майор? Небось угробишь меня сейчас?
Товарищ майор, говорила - я это явственно слышал, - не гражданин, а именно товарищ...
А ведь она свободна, свободная птица, и не имею я права ни держать ее, ни погибель ей назначать, ни на что не имею права, потому что она - свободна... Это им рассказывать?
Ну что вопрос о ЧП оставили напоследок, значит, решать будет начальник колонии круто, готовься, майор. Дошли, наконец, и до моего вопроса...
– Что ж, давайте обсудим, что делать с Воронцовым, - тихо обратился к офицерам, глядя куда-то в потолок, Львов. Стиснул в руках карандаш, словно пробуя его на прочность.
– Как это так, мы ворона проворонили?
– Львов злился.
– Вы, Василий Иванович, конечно, не в счет, месяц как отряд приняли...
– Я знал о вороне, товарищ подполковник, - отвечаю тут я спокойно.
Львов кашлянул, оглядел меня, как чужого, обвел взглядом всех
– А еще кто? Вот вы, товарищ Овчаров, полгода отрядом этим руководили... оглядел офицера.
– Воронцова приходилось дважды наказывать. Про ворона ничего не знал, отрапортовал тот. Ловко у него получалось.
– Хорошо. А вы, товарищ майор, почему не сообщили о вороне - переносчике анаши?
– меня теперь спрашивает начальник колонии, по-прежнему спокойно.
От этого спокойствия я и растерялся. Не знаю, что ответить, - ну как... ну, знал, меры принял, но... птицу мне никто не прикажет убить... А потом, что - трубить всем - ворон, ворон, давайте его все вместе изловим да убьем!.. Смешно.
– Я беседовал с осужденным...
– говорю обтекаемо.
– Ну!
– резко оборвал подполковник.
– Ну а что птица перелеты с грузом совершает, тоже знали?
– Предполагал. Вчера первый раз видел, предупредил осужденного Лебедушкина... это тот, что ногу повредил при ЧП на стройке. Ну, побожился он, что, кроме чая, ничего не переправляет птица...
Чувствую - не то сказал, сейчас он меня и зароет. Не надо было мне вякать - знаю, знаю. Дурень старый...
– Побожился!..
– поднял брови Львов, передразнил еще раз, уже зло. Побожился нашему майору осужденный! Вы у него духовный отец, поп? Кроме чая... А чай - это так, семечки, да?
Я плечами пожал, решил уже больше не встревать, отмолчаться.
– А наркоту?
– это майор Куницын уже мне вопрос задает.
– Нет!
– твердо отвечаю.
– Я верю осужденному.
Теперь Львов пожал плечами, оглядывая со злой улыбкой офицеров.
– Он верит осужденному...
Повисла гнетущая пауза.
– Капитан Волков, что будем делать?
– грозно проговорил Львов, собравшись с духом, решившись, кажется, на какие-то крутые меры. Все, кобздец нашему Квазимоде...
Поднялся Волков, победительно на меня поглядел и пошел в атаку, втаптывая меня, Воронцова, всех зэков в одну большую навозную кучу...
– С июля прошлого года, как только Воронцов прибыл к нам с особого режима, у него восемь нарушений, это девятое. Явление это, таким образом, не случайное, а, сами понимаете, систематическое. Это рецидивист, и этим все сказано. Родина проявила гуманность... указом от 1977 года, случайно, он был переведен с особого режима на строгий.
– Голос капитана крепчал, слова он выговаривал чеканно и веско.
– И я думаю, что эту ошибку надо исправлять, и хорошо, что мы вовремя сумели раскусить его. Я с ним беседовал пятнадцать раз, и человек этот... если, конечно, его можно назвать человеком, настроен крайне резко к администрации. У этого человека нет ни жены, ни детей, ни даже родственников!
– сказал он это как-то торжествующе.
– Таким образом, отсутствует то связующее звено с волей, что заставляет осужденного задуматься о свободе. И потому все направлено на что?
– почти радостно закончил он.
– На удовлетворение ежеминутных низменных порывов! Что ж, гораздо хуже, если бы данный случай не произошел. Если бы ему удалось освободиться, он причинил бы много бед людям и государству. У него же золотые руки на ограбление, свой почерк даже есть. И вот теперь - пожалуйста!
– какая-то вшивая птица для него дороже жизней своих товарищей!
– Он победно оглядел присутствующих.
– А если бы солдаты стали стрелять? Другие осужденные напали бы на них. Ну что, допустим, сто человек бы погибли, - разрешил он, - но двадцать-то ушло бы в побег...
– поднял палец.
– И кто? Вчерашние рецидивисты, имеющие не одну судимость. В общем, он опутал всех невидимыми нитями, как паук.