Десять кругов ада
Шрифт:
Майор оглядел его, ссутулившегося, большого, но беззащитного сейчас перед детским горем своих полусирот.
– Ладно, работайте, и все наладится...
Индюшкин равнодушно кивнул.
– А первый раз за что отсиживали?
– Первый? Семь лет назад освободился по амнистии. С общего режима. Аварию сделал, человека сбил.
Значит, и там жертвы, подумал Медведев. Вот ведь как судьба распоряжается: незлой в общем-то человек сеет вокруг себя смерть, сам того не желая. Столько греха
– Пойдете сварщиком в двадцать шестую бригаду, - закончил разговор Медведев.
– Если... если надумаете вступить в члены СПП, напишите заявление...
– Я уже решил для себя - написать, - тихо, но твердо пробасил Индюшкин, теребя в руках берет.
– Нести мне этот грех до смерти, а прощенья нет, я вижу...
– Следующий!
– крикнул майор.
В кабинет жеманно вошел двухметровый детина... Посмотрел в его мертвые глаза Медведев и содрогнулся. Неуютно стало и страшновато, сразу понял, что перед ним маньяк-насильник, повидал он таких на своем веку. Строго промолвил:
– Фамилия?
– Сипов, - торопливо промямлил тот и грузно осел на табурет.
Глаза его непрестанно шарили по сторонам, словно выискивая щель, куда можно спрятаться или вовсе ускользнуть. Длинные мощные пальцы тряслись.
– Рассказывайте, - майор полистал дело и брезгливо отодвинул, - значит, кличка Лифтер... пятерых школьниц изнасиловал... это доказано судом, а сколько еще было?
(А ну, колись! Все равно воры Зоны уже знают все твои грехи, они тебя расколят... Так были еще попытки? Ну?!)
– Б-были...
– Сколько?
– М-много... я не считал... Я больной, у меня с головой... я не помню.
– М-да... у вас у всех память отшибает, когда до расплаты доходит.
– Майор жестко глядел на пидермота, и не было в душе ни капли жалости... Эта сволочь извращенными пытками губила детей, а самый гуманный в мире суд отменил расстрел и дал всего двенадцать лет строгача. Отсидит. Выйдет и опять затолкнет в лифт школьницу и сломает ей жизнь...
– Вопросов больше нет, уходи!
Сипова увели в Зону, а Медведев набрал номер телефона Львова.
– Петр, это Волков, что ли, мне в отряд подсунул насильника по 117-й статье? У меня отрицаловка. Мне что, раскладушку рядом с этим кровососом ставить и караулить ночами?
– Ничего, ничего, Василий Иванович... Попинают маленько, и будет пахать на заводе, нам рабсила нужна.
– Да нет, это покойник... я обязан вас предупредить. Зэковский телеграф наверняка сработал, и Сипова давно ждут.
– Прекратите паниковать!
– заорал Львов.
– Я не паникую, я сейчас пишу рапорт на ваше имя и требую поместить его в сучий барак.
– Ладно, не горячись с рапортом, пусть идет в сучий, но останется в твоем
– На кой хрен мне его спасать? Да я бы... будь моя воля... не дрогнув рукой!
Начальник колонии хохотнул и положил трубку. В последний миг майор уловил обрывок фразы, сказанной Львовым кому-то сидящему в его кабинете: "Чапаев развоевался". И понял, кому он это сказал. Волкову...
ЗОНА. НОЧЬ. СУЧИЙ БАРАК. УМЫВАЛЬНИК
В бараке после отбоя уже слышался храп, скрежет зубов, поскрипывания сеточных панцирей от расслабухи онанистов. Пахло спермой, как в таких случаях любил говорить проверяющий прапорщик Шакалов, тут же начинавший выискивать виновника.
Сипова тихо вывели к умывальнику и ловко связали, как кабана перед убоем. Колени притянули к груди. Сняли штаны.
– Пощадите!
– визгнул Лифтер фальцетом.
– А ты щадил, гад, дэтышек? Они тебя просили, молили... Эти дэвочки матерями могли стать!
– Затмение, я болен...
– Нэ коси, мокрушник... это тэбе не воля... Я воровской прокурор, и скажи нам чэстно... Сколько было насилий в лифтах?
– Д-двенадцать... но я ни одну не убивал... только придушивал.
– Двадцать восэмь, у нас точные данные, нэхорошо врать.
– "Прокурор" обернулся к сходке: - Ну, и что порешим? Баклан?
– "Бабу-ягу"!
Воры стояли над Сиповым стеной, его затравленный взгляд тщетно метался по их лицам. В голове билась мысль: "Где милиция?! Почему меня не спасают?"
И вдруг громко крикнул:
– Милиция! Караул!
– Мэнтов вспомнил, сука. Хорош, нэ то накаркает прапоров.
Опускать обычным методом никто не стал, брезговали Лифтером. Принесли старую, обшорканную до пучка метлу с толстой и длинной рукоятью, заправили ему сзади в дупло.
– Первый я, и все по кругу, - услышал Сипов голос с прибалтийским акцентом.
– Милиция!
– Заткныте ему пасть!
Комок вонючей портянки забили в рот, а потом Сипов с ужасом увидел, как высокий зэк разбегается, чтобы, словно забивая мяч в футбольные ворота, со всей силы ударить сапогом по кургузой метле...
И довелось испытать подонку то, что испытывали его беззащитные жертвы... и преступники в давние времена, посаженные на кол. Дерево с хрустом лезло все дальше, разрывая внутренности, вызывая адскую боль, а до угасающего сознания доходили команды:
– Второй, трэтий, дэсятый... Готов. Баба-яга на мэтле...
Потом вынули метлу, забили кусок портянки в очко, надели штаны и отнесли на кровать. Прокурор завершил свою речь:
– Такой большой дядя, а помэр во сне. Сволочь!
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ