Десять лет тому
Шрифт:
Разбитый, с такими потерями, под конец движения без командиров и многих товарищей, пришёл отряд в Богучар - Калач и там остановился отдыхать, а оттуда пошёл на Воронеж через Лиски. В Лисках тоже был такой случай. Стояла там на узловой станции ликвидационная комиссия - ликвидировала остатки украинских армий. Ну, и нас ликвидировать хотела. Мы как только вышли - сейчас же всё, что способно было к бою, на границах поставили. Заамурский пятый полк на Евстратовку. Бронепоездов у нас три было, тех тоже на Валуйки - Алексеевку и Евстратовку, а разбитые и тылы пошли на Воронеж.
Ликвидационная
Помог случай: тут же на станции хотела комиссия разоружить один отряд Сиверса, назывался он загаринским и командовал им Загарин.
Комиссия имела небольшую команду, а у Загарина 1000 бойцов. Так он сам комиссию обезоружил, арестовал и держал, пока она не позволила ему отправиться, а мы тайком вместе с ним отправились на Воронеж.
Прибыли на станцию - штабной эшелон и при нём полсотни китайцев - они все в эшелоне шли, потому и остались целы. Пара эшелонов с остатками бассарабцев и два бронепоезда, пришедших на ремонт.
Вечером в штаб наш приходят товарищи из местного совета узнать, что за народ: бандиты или свои. Очевидно, произвели хорошее впечатление. Они нам и рассказали, что в городе готовится восстание против советов, что восстанием руководит Курземский латышский полк, скорее, его офицеры, что в казармах ведётся бешеная агитация против большевиков, против совета.
Спросили, как мы - полагаемся ли на своих и поддержим ли воронежский совет. Мы, конечно, обещали сделать всё, что могли. Подготовили свои «остатки», выгрузили и бронемашины, направили пушки бронепоездов на загородный район, на казармы курземцев. Подготовили всё и поехали в их штаб.
Там никого не было, все были в казармах. Выступление было назначено на 12 часов ночи. Поехали в казармы. Вокруг казарм снуют люди с винтовками - видно было, что к чему-то готовятся.
Наш начальник штаба с командиром одного бронепоезда приехали на тачанке, мы четыре человека - верхом. Нас четверых внизу оставили, сами пошли в помещение, где происходило собрание представителей гарнизона, приглашённых провокаторами, которые решили, когда и в какое время выступить.
Тачанка наша была замечательный старый экипаж с большими фонарями спереди. И это небольшое обстоятельство имело большое значение, потому что в те времена для солдат другой части это тоже было поводом для долгих и злобных разговоров.
Мы подъехали к штабу Курземского полка, приблизительно в 12 часов, то есть за полчаса до предполагаемого восстания. Не застав там никого, двинулись к казармам. Не успел экипаж и за ним конные двинуться, как сверху была брошена бомба, которая не повредила никому, но набила много синяков одному из товарищей: его конь прыгнул, подпруга лопнула и он немного побился.
Задерживаться возле штаба, выяснять, кто «пошутил», не было времени, потому что можно было упустить главное. Воронежские товарищи подгоняли нас.
Уже за пару кварталов до казарм
Хорошо работали предатели - оказалось, что кроме нас, и без ведома, в зале между другими делегатами было и по три представителя от наших частей: от бронепоездов, автоброневого отряда, заамурцев и даже от остатков китайцев. Большое казарменное помещение наполнялось шумом. Обсуждали, как сделать выступление и разгромить партийные организации, ЧК и Совет. Как всегда бывает в таких случаях, намечалось - и еврейский погром...
Нашего извозчика окружило человек двадцать, спрашивая, кого привёз; к нам, одетым заамурцами, тоже приставали, насмехаясь, ругаясь: «туда вашу мать, видите, старый режим у вас, ах какой фаэтон!» Кучер, старый бессарабец, земляк, загнул им такого, что они сейчас же отцепились, поняв, что здесь народ по-ихнему говорить не будет.
Ещё мелочь чрезвычайно характерная: один из нас, 4-х конных, был старый член большевистской партии, все мы были в тёплых шинелях с карабинами за плечами; при саблях, с заломленными папахами, на небольших заамурских коньках, мы походили на настоящих сибирских казаков, совершивших большие и тяжёлые переходы.
Возле казарм маячило несколько всадников в гражданской одежде, двое из них были в студенческих фуражках. Это были люди из какой-то местной охраны или самообороны. Один из них, осторожненько так подъехав, начал расспрашивать Федоренко, кто мы и чего приехали. Товарищ Федоренко нарочно громко, чтобы слышали курземцы, ответил, что мы заамурцы, прибывшие после боёв, после тяжёлых поражений и замечательных чрезвычайных побед.
– Знаете, что сегодня курземцы хотят бить Совет, большевиков и жидов, - спросил тот, - и как вы об этом думаете?
Федоренко заломил набекрень папаху, и ещё сильнее крикнул: - Мы воевали, умирали, за каждый аршин советской земли с немцами бились, а они, да – так-перетак их, формировались, формировались, ряхи в тылу отъели, а теперь против наших рабочих и солдатских советов выступают. Нас, мол, тысячи. Наши полки здесь недалеко. Пусть посмеют только - мы всех их порубим.»
Это, надо сказать, хоть и простой на вид солдат сказал, а может именно потому, что именно простой человек сказал, повлияло на всех, и они пошли потихоньку болтать, что мы, чего доброго, можем им помешать.
В это время в зале происходила такая сцена: на месте председателя собрания молодой офицер в солдатской шинели с винтовкой, поставленной возле стола, волосы взъерошены, весь вид и речь такие простецкие, под «народ» подделывается, сукин сын, под толпу, под них подделывается, их на провокацию и измену своей власти подводит... Несколько раз пытался представитель совета, губернский комиссар, выступить, осадить, от преступления удержать - слова произнести не давали, начнут голосить - и приходится смолкать. Попросил слова наш начальник штаба, да председатель не дал - испугался, чтоб не взял он внимания.