Десять лет тому
Шрифт:
Дальше пошли мы на Березовку, Колосовку - Вознесенск.
На станциях грузили пушки, сахар, хлеб и отсылали в далёкий центр. Тогда уже понимали, что голодать там будут, что пушечные все при фронтах погибнут. Упорно грузили, как только тихая минута выпадет - грузили и отсылали, специальных комендантов и заведующих погрузкой завели. Много вывезли.
Попадались нам отряды разные. Дикие отряды. Был такой отряд Маруси. Грабили, насиловали... Мы боролись с ними. Призвали их к порядку.
Подошли мы к Березовке, а немцы нам наперерез идут. Мы с юга на северо-восток, а они с запада на восток.
Так пришли
Двинулись, хотя до них вёрст десять надо было ночью пройти по неизвестной местности.
Вспоминаю я в ту ночь девушку одну, лет шестнадцать ей было. В штанах она ходила, с карабином. Смерти искала. Много их тогда без цели, без смысла в жизни блуждало. У Керенского в женском батальоне была. В батальоны те женщины больше без причины пошли, а были и такие, что зажигательной, «патриотической» речи поддались. На защиту «родины, революции и Керенского» пошли. Хорошие были, но тёмные, несознательные. Вот такая именно была и Шура.
Беда с ней случилась. Ещё в Тирасполе дежурила она в крепости и на телефонной полевой станции. Ночью из Одессы отряд на подмогу к нам пришёл. Плохой отряд. Самые бандиты были.
Полевая станция в прикрытии в отдалении стояла, чтобы пушка не попала. Вдвоём они, две девушки, дежурили на станции. А ночь была тёмная, только то тут, то там пушка грохнет, то тут, то там одиночные выстрелы или лязг пулемётный. Привычному человеку в такую ночь жутко становится. А они ничего, честно свои обязанности выполняли.
Вдруг в дверь стучит. Пришло трое из Одесского отряда. Одеты красиво, лентами пулемётными перепоясались, по два револьвера, бомбы.
Не хотели открывать. Криком и стуком те взяли. Открыли. Вошли, закрыли дверь на замок и к нашим: «Раздевайся! Ложись!»
Девушки в слёзы, умоляли, просили, руки целовали. А те, как звери - женщину увидели, их не умолишь.
Подмигнула Шура своей подруге, расстёгивать воротник начала, прислонилась к кровати, будто одеяло закатила, карабин схватила и ну стрелять.
Грохот, дыма полно. Девушки в окно.
Но не помогло и это. Нагнали, головы разбили, притащили назад и яростно поиздевались. Долго насиловали и топтали девичьи тела.
Без сознания их обеих в больницу потом привезли, изуродованных, искалеченных.
Как очнулась Шура впервые, так и начала смерти искать, смерть себе причинить хотела; дважды помогала ей «сестра». Спасали. Пришлось мне потом разговаривать с ней. Успокаивал. Доказывал, что именно сейчас и жить - за рабочее дело бороться. ... Трудно её было уговорить. Хоть и не стала она яда или пули своей искать, но в бою стала отчаянная, дикая - смерти всё искала...
Опять я сбился. Так вот - шли мы тёмной ночью от Березовки на Колосовку. Еле слышно раздаются шаги. И тихо тарахтят пулемётные тележки. Пулемёты везли просто руками. Долго шли, дух затаив, чтобы неожиданно наскочить.
Разведка сообщила, что впереди горят огни и стоят эшелоны. Немцы уже раньше считали, что воевать не с кем. Даже надлежащей охраны не было.
В разведку ходил и я. Так же по дороге справа от меня в двадцати - тридцати шагах шла Шура.
Внезапный приказ с тыла. Беззвучно отступать. Жалко было до предела. Ведь здесь рядом враг. Враг, который топчет украинские поля, сажает на старое место помещика.
Однако, выстроились быстро, только зубами заскрежетали и быстро, иногда бегом, отступили на Березовку.
Уже светало, снова стали видны не только фигуры, но и лица дорогих товарищей, утомлённые бессонницей и ночным переходом.
Еле успели прийти на опустошённую станцию и сесть в последний эшелон уже под огнём немцев, двинувшихся нам вслед.
Помню я ещё встречу с бронепоездом.
Все люди на поезде носили матросские фуражки с георгиевскими лентами, ленивый был поезд. По чьим-то приказам он рвал пути и мосты перед немцами.
И всё так получалось, что, только наши эшелоны со станции путёвку берут, он через станцию по пути нашего движения дорогу разорвёт, а мы должны были чинить, от немцев отбиваться и, ища мостов, медленно двигаться.
Разозлились мы на него. Не один эшелон из-за этой «работы» бросить пришлось.
Встретились с ним на станции и едва между своими боя не получилось. И не потому, что он дорогу нам, не зная о нас, разрушал, а потому, что несознательный он был, большевистский, а на нашего товарища, узнав, что он еврей, напал.
Ага, - говорит, - жиды вы, и штаб у вас жидовский! Разгоню я вас сейчас вдребезги и дела с вами не хочу иметь!
У нас в штабе было несколько товарищей евреев и никакой разницы между ними не было, а тут оно вот как. Хорошо, что спохватились, не начали из-за дураков задерживаться и со своими драться.
Словом, невежда был их командир, совсем не большевик.
Потом ещё двигались, ещё сражались, ещё с родными своими отрядами встречались.
Встретились раз с полком, Ставропольский, кажется, был. Ночью заамурцы бой услышали и в бой пошли. Было это в районе станции Долинской. Бой идёт, из винтовок стреляют, а кто с кем бьётся, разобрать нельзя. На утро только узнали - полк целый с фронта домой шёл. В порядке шёл, знамя боевое несли. Командир - полковник вёл, хороший командир. Люди пешком - он тоже пешком. Домой шли. Дойдём, надеялись, до первого города русского «с порядком». Чудаки. Порядка тогда нигде же не было. «Там чин чином расформируемся, флаг, ящик сдадим - и домой.» Ну, а по дороге частенько приходилось сталкиваться то с немцами, то с бандитами.
Немцев на этот раз отряд был небольшой и только наглостью брал. Знал, что нигде у нас крепких полков не было. Полк, однако, хорошо бился, и сам, пожалуй, отбился бы. Ну, а с помощью заамурцев и подавно.
Побили немцев вместе, потом познакомились, к нам пристали и уже с нами до конца.
Так мы до Екатеринослава дошли.
Китайцев всё меньше и меньше... Много теряли, но по дороге новых вербовали. Приводили снова голых, раздетых.
Тут уже где-то к нам приблудился один совсем грамотный китаец, в штатском ходил, с большим револьвером поверх пиджака. Жуликом был. Ше-Чан-Хо, звали его. Будто представителем всех китайцев себя он назначил.