Десять лет тому
Шрифт:
Утром кто-то будит в сотый раз. Ночь на фронте прошла спокойно. Продрав глаза, передо мной в какой-то синей кофте китаец. Произносит одно слово – «Васика. Я, мой Васики.»
– Чего тебе?
– спрашиваю.
– Китайси надо.
– Каких китайцев?
А он всё своё болтает:
– Китайси надо.
Так я его и не понял. Не понял его и наш «Дегенарм.» Слово это все говорили, но никто его не понимал.
Часа через два тот же китаец вошёл в штаб и сразу предложил нам выйти во двор. Вышли и поняли: на дворе выстроилось человек 450 китайцев. На выкрик «Васики» они выстроились в шеренгу. Оказывается, румыны по подозрению в шпионаже расстреляли трёх китайцев. Китайцы в тылу фронта работали на лесных
Голые они были, голодные. Страшно было на них смотреть.
Людей у нас было мало, оружия много не вывезешь, всё равно бросать придется. Ну и решили мы - чем не солдаты. Будущее доказало, что хорошие они солдаты были... Обули, одели, вооружили. Смотришь - не батальон, а цацка. Вот меня и назначили ими командовать. И послали нас на оборону старой тираспольской крепости.
Помощниками у меня были - первый знакомый «Васика» и один китаец Сен-Фуян, который называл себя капитаном китайской службы. Он, собственно, и командовал, а я так - высшее руководство осуществлял. Сначала они меня не понимали, я их тоже не понимал, и договориться было трудно. Начнёшь «Васике» - толмачу рассказывать - он был толмачом, потому что лучше других говорил... жестами, и настоящее комедийное действие получалось.
Как полагается вообще умным воинам, мы, получив приказ занять крепость, двинулись туда колонной, впереди которой на лошади величиною с большого пса (заамурские - злые лошади, умные, но злые) я, Сен-Фуян и «Васика.» Дорога в крепость местами шла чистым полем и тут румыны тщательно нас обстреливали. Раздавалась пушечная команда и народ довольно неплохо, по-своему, приучался к местности.
Итак, первое «умное дело», сделанное батальоном под моим руководством с помощью китайского «капитана», было движение колонной под огнём по ничем не защищённой местности. Второе - мы расквартировали свой штаб в пироксилиновом погребе с многоаршинными стенами и позже должны были оттуда выбраться, потому что ни один телефонист не хотел туда провести провода. Что - правда, надо здесь заметить, что все здания были сожжены. Поселились мы в крепости, начали привыкать. Неудобное было наше место - мы внизу, румыны выше. Вот нас и видно. Как только кого заметят, одного или группу, сейчас же и стреляют. Наши стойки стояли над берегом, проверял я их довольно часто... Поедешь как-нибудь без «Васики», оставишь коня какому-нибудь «ходоку» на заставе, сам пойдёшь. И тогда и беды не оберёшься. Всюду тебя не пускают: сначала нацелит на тебя винтовку, орёт «не хади». Потом узнает - улыбается во весь рот: «капитана, хади» - и всякие там учтивости. Осмотришься всюду, заморишься, возвращаешься к лошади, опять «не хади», опять нацеленная винтовка. Только и смотри - бабахнет. Ты «капитана», а он тебя... не узнаёт. Очень тяжело было по первому времени. Потом уже начали узнавать, каждый знал, и не хвастаясь скажу - любили меня... А хлопот было много.
Простояли мы до самого приказа муравьёвского, а там и арьергарды отступили. Штаб, артиллерию и ещё, не помню что-то, в эшелонах пустили, а нас походом. Мы и прикрывали.
Хорошо, гарантированно прикрывали. Китаец - он стойкий, не боится ничего. Смерти не боится. Брат родной погибнет в бою, он и глазом не моргнёт: подойдет, глаза ему закроет и всё; снова возле него сядет, в фуражке патроны, а он спокойно стреляет. Когда он понимает, что перед ним враг (а наш тираспольский китаец понимал это - много над ним румыны издевались, били), то плохо тому врагу. Китаец будет сражаться до последнего.
Я не помню, как называется небольшая станция, не доходя до Одессы, где мы столкнулись с немцами. Немцев было много, и они победили нас, но мы сражались хорошо, потеряли много и на нужное время задержали врага. Мы уже отошли и подсчитывали раненых, потери убитыми и пулемётами. Убитых было много и пулемёта одного не хватало, все
В то время это была чрезвычайная вещь. Тут рядом целые склады оставляют старые царские полки, пулемёт иногда за пять рублей можно было купить, а то и дешевле, пушку можно было сторговать за такие же деньги. А они товарища раненого и оружия своего не бросили.
После этого боя батальон ещё крепче стал. Родные они нам стали, близкие.
Только раз несогласие было. Получали они жалованье по 50 рублей и к этому очень уважительно относились. Жизнь легко отдавали, а плати вовремя и корми хорошо. Так вот в бою мы, наверное, человек восемьдесят потеряли. Приходят ко мне их уполномоченные и говорят, что их нанималось 530 человек и, значит, за всех я и должен платить. А кого нет, то остатки денег, которые им приходились, они между всеми поделят.
Долго я с ними морочился, убеждал, что некрасиво так, не по-нашему. Тем не менее, они своё получили. Второе доказательство привели. Нам, говорят, в Китай семьям убитых посылать надо.
Пришлось первые месяцы платить, отучили только потом.
Много хорошего было у нас с ними за этот долгий тяжёлый поход через всю Украину, весь Дон, в Воронежскую губернию. Большинство их погибло, но об этом дальше.
Я ничего почти не сказал об основе отряда. О тех, благодаря которым и удалось сложить довольно крепкий кулак, тысяч на пятнадцать уже тогда, в январе 1918 года, и не только сложить, но в значительной своей части и сохранить на протяжении всей гражданской войны.
О заамурцах. На румынском фронте было несколько конных заамурских полков. Мне довелось близко знать пятый и шестой конные полки, из них пятый - наша прочная основа.
Ещё в Бессарабии пятый был единственной крепкой подпоркой большевиков. Все офицеры из него тайком сбежали, но от этого полк не только не расстроился, но окреп. На сотнях у него стояли старые унтера, полком командовали тоже они. Все они были наши, мужицкие командиры, впоследствии из них стали замечательные коммунары и многие, пожалуй, почти все, погибли в боях за рабоче-крестьянское дело. Из 30-40 командиров живых я знаю только двоих: Кокарева, да и тот дырявый, две пули прошли через лёгкие около сердца, искалечили человека, кашляет, всё хрипит, грудь ему болит, и Медведева - пулемётчика, начальника команды, потом командира полка, бригады. Этот тоже покалечен, рука перебита. Но этот и сейчас в армии.
А политические организаторы этого славного полка все погибли. Погиб комиссар Ваня Рожков, заядлый большевик. Погиб уже под конец гражданской войны под Мелитополем - ногу пушечным выстрелом отбило. Врача не оказалось поблизости, ну и погиб, а война же через две недели и кончилась. Здесь он уже командовал дивизией второй Блиновской, а до того всё политработником, комиссаром был.
Милешин - секретарь нашего коллектива большевистского, умнее всех нас был и большевик постарше, очень мы его любили, слушали. Этот от Краснова погиб. Зарубили казаки.
Туровой - помощник командира, Гожий... и не сосчитаешь хорошо боевых товарищей, которые один за другим переходили из взвода на эскадрон, из эскадрона на высшую должность командира полка и потом, или до этого, честно сражаясь за революцию, погибали.
Ещё один эпизод, ярко описывающий состояние части нашего отряда.
Наряду с иногда очень большой боеспособностью - произвол и анархия овладели за первые месяцы жизни наших частей. Почва для провокации была наилучшая.
После боя, о котором я писал, с большим крепким отрядом я прибыл в штаб отряда, оставив свой батальон в нескольких верстах в селе на отдых. Рассказал, как было дело. Залез в вагон и не заметил, как заснул.