Десять жизней Мариам
Шрифт:
Я никогда не видела ничего подобного. Звуки, запахи и кипучая энергия жителей этого места заставляли мое сердце биться сильнее. Помню… В тот раз я только волновалась. И еще гордилась, что отец именно меня взял с собой, дал возможность все это увидеть и сохранить в памяти. Тогда мне барракунов не показали. Но теперь я была не гостьей.
Однажды ночью город окутала тишина, простершаяся от обширных жилищ на опушке леса до барракунов у побережья. Рынки закрылись, крики, смех и музыка, доносившиеся с празднеств и улиц, сменились чередой заунывных мелодий, а затем и вовсе смолкли. Жители Уиды впали в оцепенение. Утром и нас, и животных по соседству должны были куда-то перевозить, поэтому все погрузились в ожидание. Кто мог спать, спал. Кто не мог –
Налетел и закончился ливень, немногие оставшиеся облака быстро унесло ветром, словно они пытались догнать бурю. Луна ссохлась и не светила, но черное небо было усеяно сверкающими огнями, которые, казалось, мерцали: то яркие, то тусклые, яркие, тусклые. Я думала, это говорят боги, и задавалась вопросом: может, они беседуют обо мне и о других, которых изловили в деревне и теперь держат в этом загоне, как коз? Чем мы заслужили это? Что сделала я?..
Но звезды не поделились со мной своими выводами. Я ждала знака, но его не было. Я погрузилась в сон без сновидений, не приносящий отдыха.
Что такое время? Где-то по дороге я потеряла представление, как его измеряют. Забыла, что день сменяет ночь, что солнце всходит и садится, и оказалась в одном долгом нескончаемом дне-ночи. Я забыла, кем была, и стала никем, ничем, не имеющим никакой ценности ни для кого, кроме работорговцев. Меня окружали чужие люди, жители других деревень, незнакомые ни с моими родителями, ни со мной, не бывавшие в наших местах, не знавшие слова моего языка. Я была камешком на земле, одним из многих. Незаметным. Непримечательным. Мелким.
Однажды утром я выплыла из сна, который не был сном. Женщины причитали, мужчины кричали, а дети плакали. Какие-то люди – и дагомеец среди них – быстро шли по барракуну, хватая то одного, то другого… Нескольких женщин, мужчин, детей, маленького мальчика, чем-то похожего на моего младшего брата, и меня вытащили наружу и сковали вместе. Потом нас тащили по улицам к побережью, там выстроили в ряд и повалили на песок под громкий рев воды позади. Смуглый, но не чернокожий человек с кошачьими глазами обошел нас, время от времени останавливаясь, отдавая приказания и осматривая нам волосы и зубы, будто мы были козами, которыми так дорожила моя семья. В некоторых он тыкал пальцем, словно считая. Между тем вода прибывала, и я чувствовала, как под моим задом образуется круг плотного мокрого песка.
– Что он говорит? – прошептала на эдо одна из женщин, не обращаясь ни к кому конкретно.
Смуглый человек говорил на языке игбо, но был не из этого народа.
– Он сказал, эту оставить, – прошептала я в ответ.
Остальные женщины, услышав мои слова, кивнули, глядя на меня распахнутыми от удивления глазами. Прежде чем сесть, они из скромности обернули вокруг ног и бедер обрывки одежды.
Потом мужчины, включая смуглого, который, по-видимому, был у них за главного, стояли в стороне, опустив головы, и взволнованно жестикулировали, что-то приглушенно бубня. Их слова проносились в морском воздухе мимо меня, оставаясь непонятными. Я зевнула. У меня сводило желудок. Я чувствовала себя плохо, хотела есть и пить. Я закрыла глаза и подставила лицо теплому солнцу, а ветерок коснулся моих век. Было тихо. Странно тихо после постоянного бормотания в бараке, воплей, стонов, вскриков внутри и городского шума снаружи. Но сейчас единственными звуками оставались тихое бурчание мужчин да плеск воды о берег. Я открыла глаза и посмотрела в сторону моря. Высокие корабли. Я видела их раньше. Когда была в Калабаре с отцом. Тогда они казались мне царственными, загадочными, волшебными. Их прекрасные белые паруса горделиво трепетали на ветру. Я спросила отца об этих кораблях, впервые увидав их с холма над городом. И он, как и положено хорошему отцу, рассказал, что это торговые корабли, доставляющие дары и сокровища
Один из дагомейцев подхватил меня и бросил в небольшую лодку к десяти мужчинам, женщинам и нескольким детям. Он и еще один смуглый мужчина отвезли нас на корабль с белыми парусами, пришвартованный в гавани. Перелезая через ограждение, первым я увидела розоволицего мужчину с кнутом в руке. Второй была Джери.
5
Домой?
Я вскрикнула.
– Ой! Джери!
– Моя Маленькая Птичка, Маленькая Птичка, ох… малышка, – пропела она, обхватив меня, ее кожа была мягкой и странно прохладной. Я уткнулась лицом сестре в грудь и заплакала, крепко обняв ее, будто собираясь слиться с нею навсегда. И вдруг почувствовала под пальцами кости Джери. Я словно обнимала воздух. Роскошное тело, которым когда-то восхищались мужчины в нашей деревне и в соседних, истаяло. Сестра стала тонкой, будто веточка.
Глухое рыдание сорвалось с ее губ, губ царственной красавицы, не склонной к вздохам и редко плакавшей. Она поцеловала меня в макушку, шепча ласковые слова. Розоволицый мужчина рявкнул на нас, его слова ударили по ушам, как острые камни. Он оттолкнул нас в сторону и потащил остальных через борт высокого корабля. От неожиданности Джери споткнулась, но устояла на ногах и выпрямилась, не отпуская меня. Словно странное четвероногое существо из рассказов нашего отца, мы отошли и укрылись в маленькой темной нише.
– Дай мне посмотреть на тебя, – Джери держала мое лицо между ладонями.
Наши лбы соприкоснулись. Сестра сделала глубокий долгий прерывистый вздох, который грохотал у нее в груди, будто она вдыхала песок. Потом кашлянула. Это был ужасный звук. Я недоуменно глянула на нее. Джери улыбнулась.
– Ты больна.
Она покачала головой.
– Нет, все хорошо, просто немного проголодалась.
Но я-то видела, что дело совсем в другом.
Ее кожа, когда-то имевшая насыщенный цвет красного дерева, сделалась коричневато-серой и сухой; высокие точеные скулы, придававшие ее лицу красоту и силу, теперь выступали вперед; глаза, обведенные темными кругами, глубоко запали в глазницы. Головная повязка давно потерялась. Вокруг висков вились седые пряди. А Джери только шестнадцать.
Я не узнала бы сестру, если бы не выражение ее глаз. Оно вцепилось мне в сердце и потянуло. Эти глаза, темно-карие и все еще блестящие, обняли меня раньше, чем ее руки. В них я увидела наших родителей, братьев и сестер и весь родной край. Услышала музыку, которую играли на свадьбе старшего брата, и стук праздничных барабанов; разглядела длинную вереницу женщин и девочек, в том числе и моих сестер, двигавшуюся через лес к колодцам. Отца. И даже Чиму. Я узрела события прошлого и одновременно признаки предстоящего, но по малолетству и неопытности ничего не поняла. И было еще кое-что. В глазах Джери я увидела то, что произошло.
Я закрыла глаза, наполнившиеся слезами, сжала губы и ничего не сказала. Джери прикоснулась к моему подбородку.
– Нет, сестренка, – громко, настойчиво прошептала она. – Ты откроешь глаза и будешь смотреть. И ты откроешь уста и будешь говорить. – Сестра взглянула через мое плечо на движение у борта. Одного за другим людей выхватывали из лодок и помогали перебраться на корабль. – Ты будешь слушать и учиться. Сейчас не время спать или плакать, пришла пора бодрствовать.
– Как ты выросла, Маленькая Птичка, – пробормотала Джери. – Ростом почти с меня.