Десять
Шрифт:
— О чём ты думаешь? — спросил Юра, притянув к себе Юлю, поставил между своих ног. — В общем-то, судя по тому, что ты пришла, ты не думаешь вовсе, но всё же… о чем?
— Я не понимаю, — Юля нахмурилась, — Не понимаю тебя. У тебя жена, ты влюблён в кого-то… Зачем ты здесь?
— Мужчины — кобели, слышала такое? Ты найдёшь ответ на этот вопрос, если ответишь, зачем ты пришла. Насколько я знаю, ты любишь своего мужа, он не обижает тебя, ты счастлива, что ты делаешь, Юль?
— Не знаю, — растерянно пробормотала Юля, не зная, что ответить.
— И я не
Но Юле казалось, что он знает больше, чем говорит.
Она ощущала неуверенность и, возможно, страх. Страх близости с этим мужчиной вкупе с безотчётным, неконтролируемым желанием того же. Болезненную неуверенность в себе. Вдруг вспомнила, что комплект белья, который на ней, вовсе не изысканный, собственно, он и комплектом-то он не был. Обычный трикотаж лишь формально подходящий по цвету. Руки Юры расстегивали пуговицы на ее блузке, а Юля отчётливо понимала, что и этот раз станет катастрофой. Чудовищным разочарованием для них обоих.
Симон не уставал повторять, что мужчины любят глазами, дарил красивые комплекты белья, порой слишком откровенные, беззастенчиво восхищался женой в них. Было просто чувствовать себя желанной под карим взглядом мужа. Голубые глаза Юры смотрели иначе. Не оценивающе, не восхищенно, не ожидающе, а… нежно?
Она перехватила руку, которая продолжала расстегивать пуговицы, решила убежать из этой квартиры, а потом постараться забыть собственный позор. И этот тоже.
— Пупс, я сейчас тебе открою главную мужскую тайну, — серьезно произнес Юра, внимательно глядя на Юлю, как на студентку, которой собирался прочитать цикл лекций.
— Что? — Юля от неожиданности тряхнула головой. Все происходящее, от антуража до слов, взглядов, запахов не было похоже на то, что она привыкла считать близостью.
— Тайну. Если мужчина хочет женщину, кружева на её теле не имеют значения. Они добавляют эстетики, но не имеют значения. Он уже хочет.
— Откуда ты знаешь? — опешила Юля. Юра просто человек, он не может читать мысли.
Как он понял, догадался о ее потаенных, самых скрытых страхах, ведь она сама от себя их тщательно прятала, не то, что от других. Для всех — она безупречная красавица, не знавшая неуверенности и отказов.
Всё в этой ситуации и этом разговоре было алогично. Вплоть до того, зачем он вообще происходит здесь и сейчас? К чему пустые слова?
— Я работаю с женщинами, — улыбнулся Юра. — В прошлый раз на тебе был умопомрачительный комплект. Ярко-синий, на твоей прозрачной коже, хрустальная… — тихим, вкрадчивым голосом продолжил Юра, словно поглаживая Юлину неуверенность, как кошку.
— Не бойся пупс, — сказал он, поймав взгляд Юли. — Всё будет по-другому. Давай поищем твои сладкие местечки, а? — Он гладил практически обнажённое женское тело, на Юле к тому времени остались лишь трусы. — На сгибе локтя? — Он поцеловал тонкую кожу, внимательно наблюдая за реакцией, и продолжил исследования. — Ниже? Выше? — Легко поглаживал пальцами, скользил губами. — Шея сзади? — Горячее мужское дыхание опаляло, посылая мурашки по всему телу. — Ниже, между лопаток?..
Так Юра нашёл тайные уголки, эрогенные зоны Юли. Пальцы, словно руки пианиста, играли с Юлей, не давя, не заставляя, не настаивая, но неминуемо получая желаемое в ответ.
Теперь, когда прошло время, Юля была уверена, что хороша для Юры всегда, в любой ситуации. Он беззастенчиво смаковал её тело в нежнейшем белье, в восхищении провожал только ей понятным взглядом, когда она появлялась на общем празднике в новом платье, безусловно, идущем ей — ведь выбирал Симон. Но точно так же он улыбался, подмигивал ей на субботнике, когда она расхаживала в старых, подогнутых под колено джинсах или шла по коридору в белом халате после изматывающего дежурства. С изысканным макияжем или без. В великолепии новогодних огней и в рабочих буднях — Юля знала, что всегда хороша для Юры.
Однажды она спросила:
— Ты видишь, что я красивая?
— К чему этот вопрос?
— Симон всегда говорит, что я красивая, а ты никогда.
— Какой я тебя вижу?
— Да, какой ты меня видишь?
— Ты невероятно умная женщина, целеустремленная, работоспособная. У тебя огромное доброе сердце, ты переживаешь, борешься за каждого из своих пациентов. Про них ты говоришь: «Мои». Ты очень романтичная, да-да, не спорь. Ты читаешь слезливые книжки, смотришь мелодрамы. Ты способна переживать и сопереживать. Ты любящая, отдающая, не всегда уверенная в себе женщина. И да, ты красивая. Это приятный бонус к остальным твоим достоинствам.
— Почему год? — спросила Юля в первый вечер.
— Думаю, за год мы перегорим, пупс.
— Может, правильней сказать: пока не перегорим?
— Слишком расплывчатая формулировка, ты любишь точность. Никогда не играешь словами. Поэтому год. Ты можешь передумать, я могу… но пока — год.
— Год, — согласилась Юля.
Прошло уже три. Три года. Три розы и ещё одна, с просьбой Юры о следующем годе. Она улыбнулась, дала согласие, словно он действительно нуждался в словесном подтверждении.
Через месяц уехал Симон. Юля осталась одна. Редкие встречи с любовником не восполняли ту пустоту, что образовалась в её жизни. Иногда встречи были частые, порой — нет. Они не давали главного, в чем нуждалась Юля с отъездом мужа, — ежедневных объятий, чувства нужности.
Она была не нужна Симону, если, несмотря на её слезы, он поехал преодолевать очередную ступеньку в своей жизни. И не нужна была Юре — ведь у него жена Ольга и некто — что не давало покоя Юле, — в кого он влюблён.
— Ты скажешь, кто эта женщина? — требовала она откровенности время от времени, понимая, что вовсе не нуждается в правде, что боится её, не хочет слышать, не желает узнавать.
— Это имеет значение, пупс? — как всегда с улыбкой отвечал Юра.
— Мне интересно, — настаивала Юля, точно зная, что он не ответит. Радуясь этому.
— Слышала про любопытную Варвару? У тебя хорошенький носик, не рискуй. — Юра традиционно отшучивался.
— Но… ты её сильно любишь? — продолжала давить Юля, просто, чтобы вызвать эмоции.
— Сильно, пупс. Сильней, чем мог представить, чем думал, что это возможно.
Он смотрел на Юлю спокойным, слегка высокомерным взглядом хирурга и говорил о ком угодно, но только не о ней, к ее тайной и стыдной радости.