Десятая печать или новогоднее убийство

Сундеева Наталья

Примерно через час ко мне заглядывает Рита:

– Надюша, не обижайся на Славика. У него характер непростой. А приезд отца оказался совсем некстати. Он хотел сам зайти к тебе, чтобы извиниться, но боится, что ты сочтешь его чокнутым. Забудь все, ладно? Сегодня ужинаем в семь. Венечка сказал мне по секрету, что приготовил что-то умопомрачительное.

– Хорошо,

Рита, не волнуйся. Передай мужу, что я не сержусь.

Довольная девушка чмокнула меня в щеку и выпорхнула за дверь.

Глава 19

Поразительно, но за ужином все ведут себя так, как будто днем не было неприятной сцены под елкой во дворе.

Веня действительно расстарался: приготовил форель под каким-то сказочным соусом – кусочки рыбы прямо тают во рту.

– Интересные вы люди, – рассуждает повар. – Форель вам нравится, а ведь в соусе присутствуют те же травы, что и в моем бальзаме, но его кроме меня никто не хочет пить!

– Венечка, я готов пожертвовать своим здоровьем, если ты каждый раз к своему бальзаму будешь подавать такую роскошную рыбу, – улыбается Славик.

– Ничего вы не понимаете, – вздыхает повар, отчаявшись кого-либо убедить в полезности своего фирменного напитка.

За столом все расселись в том же порядке, что и накануне. Идет общая беседа. При этом Фил не цепляется к Маргарите, Славик не смотрит грозно в сторону отца – ни дать ни взять святое семейство.

Почему мне кажется, что это затишье перед бурей?

Рита то и дело поглядывает на новую картину.

– А я бы нарисовала «Ужин на траве», – вдруг говорит она.

– Я тебе говорил, что не надо так долго любоваться полотном, – подмаргивает Славик жене.

– А как ты себе это представляешь? – заинтересовалась Людмила Михайловна.

– Все бы поменяла местами: светила бы луна, а не солнце, мужчины были бы обнажены, а женщины были бы в платьях.

– А вместо лягушки была бы корова? – смеется Фил.

– Ты зря иронизируешь, сынок, – замечает Зиборова. – Рита, по-моему, уловила еще одну

сторону этого произведения. Нельзя не заметить, что женщины испытывают определенный душевный дискомфорт, несмотря на улыбки на их лицах.

– А я думаю, что ничего у нашей Марго не вышло бы с этой затеей, – рассуждает Горлова.

– Это почему же? – не соглашается с ней Марго.

– Потому что изобразить нагое женское тело легче, чем мужское – есть один маленький нюансик.

Все смеются, но Рита не сдается:

– Ничего подобного! Я видела в музеях скульптуры голых мужчин – полный натурализм. Например, там была статуя одного бога, то ли Зевса, то ли Посейдона, так у него все на месте, а нюансик не такой уж и маленький.

– А ты уверена, что это был музей? – прерывает Риту Филипп. – Может, это был манекен в магазине? Правда, они, как правило, бесполые, но ты, конечно, все можешь нарисовать по памяти.

– Нельзя так говорить о шедеврах, – вставляет Людмила Михайловна, не сдерживая смеха.

– Ну, в крайнем случае я бы изменила позу мужчин на картине, – лукаво улыбается Рита.

– Не надо, Марго, если ты хочешь нарисовать Аполлона, то я готов тебе позировать, – смеется Горлов.

Этот разговор окончательно разрядил обстановку за столом.

Что-то мне не понравилось в рассуждении Риты, но я тут же забыла об этом, потому что Анаида Жоржевна, подняв вверх палец и призывая нас к вниманию, спрашивает:

– Что это ухает?

– Я ничего не слышу, лапочка, – откликается на слова жены Горлов.

– Нет-нет. Идочка права. Я уже давно прислушиваюсь, – говорит Шулепов-старший.

– Наверное, это какая-нибудь птица, – предполагает Филипп.

– Теперь и я слышу, – говорит Людмила Михайловна. – По-моему, кричит сова. Говорят, это плохая примета: сова кричит к смерти.

– Мама, ну что за ерунда?! – возражает Филипп. – Ты же образованная женщина, как можно в такое верить?! Помнишь, как Вольтер говорил: «Предрассудки – это разум глупцов».

Конец ознакомительного фрагмента.