Десятка из колоды Гитлера
Шрифт:
Рабами занялся Заукель; Лей же, «выйдя на свободу», составил для Гитлера подробную записку по способам и методам разжигания «гражданской войны среди евреев», объяснив, что именно эти мысли посетили его, когда он лежал на нарах.
В нем всегда словно бы жили два человека: один – действующий, второй – чувствующий. Этот второй порой корчился от боли, почти умирал… Но никогда не мешал первому. Первый же обращался со вторым, как деспотичный и удачливый старший брат с младшим неудачливым недоноском.
Занимался Лей и проблемами образования, например, придумал «школы Адольфа Гитлера» и так называемые «Рыцарские замки» – особые учебные заведения для выращивания нацистской элиты. Хорошо известно такое его высказывание: «Мы начинаем с трехлетних детей. Как
В конце тридцатых трехлетние дети в Германии уже могли прогуливаться в форме и тянуть ручонки в нацистском приветствии. Пятилетние ходили строем и выкрикивали лозунги, как того требовал устав.
Устав для «Орденсбурген» (Ordensburgen – Рыцарские замки) – высшей категории нацистских школ – Лей писал сам. Вот один из пунктов:
«В. 1а. По шесть часов в день должно быть уделено верховой езде, поскольку это укрепляет и поддерживает в молодом человеке ощущения полного господства над живым существом ».
Для университетов у него были предусмотрены свои методы. Немецкая система образования ведь была и оставалась тогда лучшей в мире. В Германию веками ездили учиться самые передовые представители дворянства, а позже и разночинцы. Математическая и философская школы дали человечеству непревзойденные и поныне образцы полета и точности работы человеческой мысли. Все это требовалось разрушить, и как можно скорее: Германии требовались солдаты.
«Инновации – главный ваш инструмент, – наставлял Лей министра образования Руста. – Под маркой экспериментов и заимствований иностранного опыта смело наносите удары ломом». И дальше: «Поменьше часов в аудиториях, побольше – на воздухе».
Заметим, что автор этих строк для обучения собственных детей, живших тогда с матерью в Париже, приглашал профессоров из Итона.
Личная жизнь Лея – отдельный разговор, материал для романов. Легион любовниц был отставлен и забыт, когда в сорок лет он познакомился с двадцатилетней сестрой Рудольфа Гесса Маргаритой, выросшей в Александрии, где у Гессов была процветающая торгово-экспортная фирма.
Их соединяло всё – страстное, с годами не остывающее чувство, абсолютная преданность друг другу, равенство интеллектов, круг общения, дети, наконец. Всё, кроме убеждений. Он оставался душою национал-социализма; она – коммунистом в душе.
В 1938 году, после так называемой «хрустальной ночи», Маргарита, как ей казалось, окончательно ушла от мужа и уехала с детьми в США. В том же году Лей снова женился. Будучи обвенчан с Маргаритой по протестантскому обряду (их брак не был тайной лишь для узкого круга посвященных), теперь он просто поставил свою подпись в берлинском муниципалитете рядом с подписью девятнадцатилетней девушки по имени Инга. Бедняжка выдержала всего пять лет брака с ним и в 1943 году покончила с собой.
На ее похоронах Гитлер, видимо, желая утешить соратника, показал ему предсмертное письмо Инги, оставленное именно ему, Гитлеру, в котором она просила фюрера сделать всё, чтобы вернуть ее «бесконечно любимому Роберту его бесконечно любимую Маргариту».
Этот риторический вопрос, по-видимому, так навсегда и останется риторическим – почему, о Господи, ну почему умные и прекрасные женщины так любят негодяев?!
Маргарита вернулась в Германию в мае сорок пятого года, когда Третьего рейха больше не существовало, а ее муж и брат были объявлены военными преступниками.
Последние месяцы жизни Роберта Лея – тоже материал для романа, причем авантюрно-детективного. Ему и Борману как самым верным, единственным не изменившим ближайшим соратникам Гитлер оставил все шифры и коды альпийских шахт – тайну золота НСДАП. Борман погиб (это позже расплодились версии о его счастливом бегстве в Латинскую Америку, а тогда его смерть не вызывала сомнений), и единственным хранителем «золотой тайны» оставался Роберт Лей, о чем пронюхали американцы. Уже в Нюрнберге был разработан план по вызволению из тюрьмы заключенного № 4 (под первыми тремя номерами
Среди бумаг оказалось и одно из последних писем. Оно было потом воспроизведено по памяти дочерью Лея, профессиональной переводчицей и журналисткой. А недавно удалось обнаружить и подлинник. Приводим его полностью.
«Я не уверен, что смогу передавать тебе записки таким же образом. Завтра нам, по-видимому, предъявят обвинительное заключение, и условия ужесточатся. Поэтому хочу кое-что объяснить. Не волнуйся – я совершенно здоров, и в тюремный госпиталь меня таскают напрасно. Но им я не могу ничего сказать, а тебе попытаюсь. Со мной тут произошел казус – я впервые в жизни пожалел себя. Но казус даже не в этом, а в том, что эта жалость вдруг взяла и умножилась… в сотни тысяч раз. Это было как удар, и я самым пошлым образом грохнулся в обморок, да еще в присутствии Гилберта. В сотни тысяч, миллионы раз… Понимаешь, откуда эта “арифметика”?.. К убийцам всегда являются их жертвы… Я никого не убивал. Но я знал. Этого оказалось довольно.
Сам не верю, что со мной такое произошло. Но так я и попал в госпиталь в первый раз. А дальше еще нелепее. Стали сниться сны: как будто я не я, а какой-то старик, которого гонят пинками, а он не понимает – за что, куда? А то я – целая толпа полуголых, но еще надеющихся… Сердце выделывает такие номера, что меня в очередной раз тащат в госпиталь, делают бесконечные уколы. Одним словом – полная капитуляция арийского духа! Или кто-то сходит с ума. Политик? Идеология? Забавный вопрос.
А еще забавней, что я этим бредом хотел успокоить тебя по поводу своего здоровья. А может быть, и успокоил… по поводу гипотетического выздоровления души? Прости за самое нелепое из всех писем. Но ты поймешь. Р. 19 октября 1945 года».
Комментировать это письмо нет смысла.
Лей покончил с собой 20 октября 1945 года. Он повесился в душевой комнате нюрнбергской тюрьмы, скрутив жгутом полотенце, которое охранник по рассеянности оставил в его камере.
Возможно, сыграли свою роль и те препараты, которые начали давать ему американцы по плану «Фариа», чтобы погрузить Лея в состояние анабиоза и вынести его из тюрьмы под носом у союзников. Возможно, сыграла свою роль непримиримая позиция Маргариты с ее твердым «гессовским» характером, любящей и страдающей, но считавшей мужа глубоко виновным в произошедшем с Германией.
Возможно, в петлю Лея толкнул и стыд, о чем он упомянул в предсмертной записке:
«…Я больше не в состоянии выносить чувство стыда».
Какого качества был этот стыд? Трудно сказать. В раскаянье поверить еще труднее.
Вот отрывок из письма Роберта Лея жене от 7 февраля 1938 года. (Перевод автора, публикуется впервые.) Возможно, он что-то объясняет.
«…И это повторяется вновь и вновь. Опять ты, как школьная учительница, ходишь с линейкой и прикладываешь – тут короче принципа, тут уже, а тут так грязно и темно, что делений не видно. Грета, я не хочу жить в вымеренном мире!.. Чего же хочешь ты? В Австралию? Чтобы наши дети видели меня в белых штанах на корте или в смокинге среди праздных болтунов?! Или вообще в халате с газетой, в которой пишут о том, как меняется мир за шторами?! Пойми, устойчивое развитие исчерпало себя! Я еще помню ту жизнь. Потому и люблю эту! С толпами, парадами и трибунами! С ложью и мечтами, с проклятиями, с обожанием! С бешеным ритмом, с хаосом! Даже со своей усталостью и вечно повышенной температурой. Я люблю все это. А ты… любишь меня. Ты, умная, чистая… идеал Женщины… любишь меня таким. А потому стать иным, примеривать на себя роли с меньшим количеством слов, выходов на авансцену, или вообще оставаться за сценой, когда на ней идет величайшее в истории действо, мне будет уже непереносимо, убийственно стыдно».