Детдом
Шрифт:
– И ты даже не догадываешься, кто тебе эту записку подбросил?
– Нет, но я почему-то сразу ей поверила.
– А как же ты ушла, если тебя специально караулили и не отпускали?
– Да… – Ольга пожала неширокими плечами. – Но это же они так думали, что не отпускают, а не я… Я просто ночью спустилась из окна, проползла вдоль кустов, чтобы под камеру не попасть, и перелезла через забор с яблони на рябину, чтобы сигнализацию не задеть. Хотя мне кажется, что там и нет никакой сигнализации, это они меня просто специально пугали. А овчарка Джильда еще и лицо мне на прощание облизала. Я с ней, конечно, ужином поделилась… Этого уж я и вообще не понимаю, хотя, вы же знаете, сама трусиха ужасная. Но это же как нужно бояться нормальную
– Просто ты – сестра этого сумасшедшего Кая, вот и все дела! – усмехнулся Варсонофий. – Я, например, и в молодых годах собак боялся и сейчас боюсь. И они всегда норовили меня хоть обгавкать.
– Варсонофий, мне нужно туда! – настойчиво заглядывая в глаза монашку, сказала Ольга. – Туда, где сейчас Кай, Владимир и все. Я, может быть, и родилась там, и сестра его по крови, но ничего не помню, ничего не найду, просто в лесу заблужусь. Вы мне поможете туда добраться, отыскать их?
– Помогу, девочка, и все, что хочешь, для тебя сделаю, но при одном условии, – сказал Варсонофий. – И ты это условие знаешь. Мне нужен крест Ефросиньи Полоцкой. Я должен вернуть его церкви. Это мой обет.
Ольга задумалась. Как и все дети, выросшие в детдоме, она слишком хорошо знала цену пустым обещаниям.
– А если этот крест вернете не вы сами, а кто-нибудь другой, ну хоть тот же Кай… Это подходит?
– Если ты пообещаешь мне, что сумеешь уговорить своего братца – подходит. Господь-то все равно всю правду видит. Этот крест не ваше семейное достояние – а всего православного мира.
Глава 16
Женя сидел на корточках у небольшого озерца-болотца с ржавой, но прозрачной водой. На краю болота росли хилые сосенки и высокие стрелолисты. Дальше – мелкими цветами цвели какие-то болотные травки, вальяжно стелились листья уже отцветшей кубышки, а в далекой глубине ходили радужные прозрачные тени – то ли от проплывающих по небу облаков, то ли от загадочных и невидимых подводных обитателей. Огромный, черный жук-плавунец с механической регулярностью всплывал из глубины на поверхность, загребая двумя мохнатыми лапами, и замирал, выставив брюшко и захватывая воздух. Лягушки, разлапившись и невесомо повиснув между стеблей, глядели переливающимися глазами. Незнаемая водяная мелочь быстро сновала взад-вперед по каким-то своим подводным делам. Женя смотрел загипнотизировано, в его собственных глазах плавала ржавчина бездумья.
Егор расположился на камне метрах в ста от берега (он прошел туда, закатав штаны, перед началом прилива) и ловил рыбу. Удочку ему снарядил Кай. В банке из-под огурцов плавали две мелких камбалы, похожие на подгоревшие оладьи. Все, в том числе и сам Егор, знали, что с окончанием рыбалки камбалы будут снова отпущены в море. Егор был счастлив. Суровые морские просторы вызывали у него влечение чувств и почтительный трепет всех членов. Одновременно море казалось Егору простым и понятным. Вчера у вечернего костра он сказал, что море похоже на Бога и если с ансамблем у них все-таки ничего не выйдет, он теперь знает, что ему делать – он станет моряком и будет ходить вместе с другими на рыболовецком судне. Кай объяснил ему, что такие судна называются – сейнера, и Егор почти благоговейно заучил это слово. Вообще, исключая время рыболовной медитации, на море он вдруг оказался чрезвычайно разговорчив, подробно выспрашивал у Кая о названиях, привычках морских обитателей, приметах, касающихся погоды и прочем подобном. В тех случаях, когда мог, Кай кратко, но неизменно отвечал.
Владимир после пережитого потрясения, наконец, научился спать «на природе» и теперь спал почти непрерывно, просыпаясь только для того, чтобы поесть. После каждого эпизода сна лицо становилось все более румяным, привлекательным и человеческим. Кай, наоборот, все больше становился похож на крупного зверя, волка. У него даже походка изменилась и, когда в неопределенных северных сумерках он выходил
Дмитрий и Кай сидели возле костра и смотрели на огонь. Еду не готовили, чайник вскипел, но дров, выброшенных штормами, хватало, и их не экономили. Сухие дрова горели почти без дыма и от комаров и мошки практически не защищали. Беломорский комар, бодрое крупное животное, приспособился летать и в дыму, и даже под дождем. Мошка, дорвавшись до тела, выкусывала кусочки кожи, вызывая у чувствительных к ее укусам людей огромные отеки (из состава «Детдома» чувствительными оказались Дмитрий и Женя). Впрочем, ко всему можно было приспособиться – мошка исчезала с заходом солнца, а комары не слишком досаждали днем, когда поднимался ветер.
– Кай, в чем дело? – спросил Дмитрий, палкой помешивая угли в костре. – Мы сидим здесь. Егор и Женя ловят кайф – пускай. Владимир просто отдыхает – в кои-то веки никому от него ничего не надо, в лесу за все отвечаешь ты. Его сняли с поста. Это понятно. Но – ты? Ты можешь сказать: хватит, пошли, мы сюда за делом ехали. Все встанут и пойдут. Но ты молчишь. Почему? Ради Егора и Женьки? Ты в чем-то сомневаешься…
– Это видно? – спросил Кай.
– Мне и, наверное, Владимиру. Но он не хочет видеть, он хочет спать и есть. Женя и Егор просто живут жизнь каждый день и радуются. Ты – как натянутая струна. Почему?
– Что чувствуешь ты сам? – Кай ждал ответа.
– Может быть, это место, где ты жил, снова потянуло тебя к себе? – подумав, спросил Дмитрий. – Ты снова превращаешься в Маугли?
– Нет, не это, – Кай досадливо помотал головой. – Это все ерунда. Придумали. Если не нужно для жизни, никто никогда ни в кого не превращается.
– Тогда – что же?
– Я чувствую, что кто-то идет по нашему следу.
– За нами следят? Кто? Зачем?
– Кто – я не знаю. Зачем – это понятно.
– Но ты хотя бы догадываешься?
– Может быть по-разному. Есть варианты. Но чтобы делать, надо знать наверняка.
– Почему же они не проявят себя? Ведь мы сидим здесь, у всех на виду, никуда не убегаем.
– Кроме меня, нельзя достать клад. Никто не знает, где. Они ждут, когда мы сделать это. Потом – мы их увидим.
– Значит, тебя именно это так гнетет? – спросил Дмитрий. – Ты боишься этих преследователей? И поэтому мы сидим здесь и не идем дальше?
Лицо Кая оставалось практически бесстрастным, но Дмитрий уже давно научился угадывать степень волнения молодого человека по его речи. Когда Кай был совершенно спокоен, он тщательно сочетал между собой слова и говорил по-русски практически правильно. Когда Кай находился в ярости или на любой другой высоте эмоционального напряжения, он говорил кратко, но тоже верно, так как тут, по-видимому, срабатывало уже подсознательное, детское владение родным языком. В промежуточные минуты волнения Кай говорил хуже всего.
– Нет! – сказал Кай и глаза его блеснули уже знакомой Дмитрию жутью. – Мы сидим здесь, потому что я не могу знать, как поступать дальше.
– Объясни. Ты – лесной человек, индеец, Маугли и следопыт. Если ты захочешь сбить их с толку, запутать следы, они вряд ли что против тебя смогут. Ты можешь пойти и взять этот клад один. Мы останемся здесь в качестве прикрытия. Будем сидеть, ловить рыбу. В конце концов, если все-таки не удастся от них отвязаться, мы можем уехать обратно в Питер без всяких кладов и подождать другого раза.
– Я не знаю, как правильно, – вздохнул Кай. – Думаю, думаю, голова распухла, ничего не выходит… Клад нужен, чтобы выручать Ольгу. Раз. Есть люди, которые знать, что я – ключ к кладу. Два. Слишком много денег, сокровищ – у многих обычных людей сносит крышу, становятся как ненормальные. Перестают бояться, понимать, рассчитывать и все такое. Значит, меня в покое не оставят – три. Никак нельзя спрятаться, убежать – я не хочу уезжать в Мексику сейчас, а в городе, еще где-то я слишком заметный. Это уже получилось четыре. Выход, который есть, неправильный.