Детектив Франции. Выпуск 1
Шрифт:
— Ты преувеличиваешь!
— Не уверен… Теперь ты, вероятно, лучше поймешь мое желание дышать другим воздухом, слышать живое волнение толпы и вновь надеть костюм матадора. И вот ты принес мне надежду, Эстебан! Выйдет из этого что–нибудь или нет, но я благодарен тебе по гроб жизни!
— Как только ты договоришься с Консепсьон, я предупрежу сеньора Рибальту. Он наверняка приедет к тебе потолковать о программе и тренировках. Кстати, он мне уже рассказывал о своих планах. Все очень неглупо продумано. Дон Амадео хочет, чтобы ты дебютировал в июне, во Франции.
— Неплохая мысль.
— Впрочем, ты с ним сам все обсудишь.
Луис встал.
— Положись на меня, Эстебанито. Сегодня же вечером я объяснюсь
Хотел бы я быть в этом так же уверен, как он…
Я отпустил Луиса заниматься хозяйством, а сам устроился на террасе над восхитительным садом Хукар и вытянулся в шезлонге с сигарой. Думать о вчерашнем дне я устал, а в завтрашний заглядывать не хотелось. Я не слышал, как подошла Консепсьон: казалось, она просто выскользнула из моих грез.
— Эстебан… прости, что я так обошлась с тобой… Я вела себя слишком жестоко. Но мне приходится быть суровой, иначе что ждало бы нас обоих — и меня, и Луиса?
Я принес еще один стул, и она села рядом. Я смотрел на Консепсьон и думал, что всего несколько недель назад такое свидание вознесло бы меня на верх блаженства. Теперь же я испытывал почти страх — слишком уж не похожей оказалась нынешняя Консепсьон на ту девушку, которую я знал в Триане. Сам не понимая, что делаю, я взял ее за руку.
— Если бы ты все не забыла, то знала бы, что можешь быть ко мне сколь угодно несправедливой и жестокой — это не имеет ни малейшего значения. Никто не в силах повредить тот образ, что я ношу в сердце… твой образ, Консепсьон.
— Эстебанито, — ласково прошептала она.
И под чарами ее голоса валенсийский пейзаж растаял, а вместо него перед моими глазами засверкали воды Гвадалквивира, на чьих берегах мы с Консепсьон бродили, взявшись за руки и строя планы на будущее — на будущее, которому так и не суждено было наступить.
— Эстебанито, я очень рада, что ты здесь.
— До чего ж ты изменчива, Консепсьон!
— Нет, в такой грех я впала лишь однажды — когда вообразила, будто влюблена в Луиса.
Я промолчал, понимая, что она сказала это скорее себе самой, пытаясь разобраться в собственных чувствах.
— Я не сержусь на Луиса. Он такой, каким был и останется навсегда. Не его вина. Не имея мужества смотреть правде в глаза, Луис вечно тешит себя иллюзиями, все время пытается изобразить то, чем ему хотелось бы быть, и в конце концов так входит в роль, что и в самом деле чувствует себя героем. Только для этого приходится отбрасывать все, что портит образ. Знаешь, Эстебан, очень невесело жить рядом с человеком, который грезит наяву…
— Ты слишком сурова.
— Нет. Когда появился Пакито, мое существование обрело смысл. Этот неожиданно посланный судьбой сын стал для меня какой–то целью в жизни, но мальчик погиб из–за Луиса, из–за его трусости.
— Не забудь, что Пакито пошел на верную смерть ради него, а не ради тебя, Консепсьон.
— Я лишь еще больше сержусь на него за то, что он не оправдал доверия ребенка. Помнишь старуху Кармен, которая помогала мне по хозяйству в баррио на Санта–Крус?
— Смутно…
— Она была из Трианы и знала нас совсем маленькими.
— Ну и что?
— Однажды, разозлившись, Кармен сказала слова, которые уже много лет не дают мне покоя. Ты можешь искренне ответить на один вопрос, Эстебанито?..
— Обещаю.
— Старуха крикнула, что, не брось я тебя, ты стал бы великим матадором. Это правда?
— Думаю, что да, Консепсьон.
Теперь уже она сама взяла меня за руку и шепнула:
— Прости меня, Эстебанито мио…
Наступил вечер, необычайно мягкий даже для этого климата. Мы пили кофе и смотрели на звезды. Время от времени ветер доносил из Альсиры дыхание города, и от этого еще острее ощущался мир и
— Я приготовил тебе сюрприз, Эстебан! — бросил Луис, когда затихли шаги Консепсьон.
— Правда?
— Подождем, пока Консепсьон уснет, и тогда я уйду. Потерпи еще полчаса, а потом поднимайся ко мне на чердак. Иди прямо по лестнице, ошибиться невозможно. Я устроил там все на свой вкус — Консепсьон никогда туда не переступала порога.
— А тебе не кажется, что это не самое удачное время для знакомства с твоим чердаком?
Луис улыбнулся.
— Именно там тебя ждет мой сюрприз, Эстебан!
Пришлось смириться. Минут через пятнадцать он ушел, решив, что жена, должно быть, уже легла.
— Значит, через полчаса, да?
— Договорились.
Я остался один и вдруг почувствовал облегчение. По правде говоря, я жалел о том, что приехал. Возможно, известие о том, что Луис и Консепсьон живут душа в душу, причинило бы мне страдания, но, когда оба они признались, что несчастливы, мне стало еще больнее. Во–первых, несмотря на всю мою пристрастность, приходилось признать, что далеко не вся вина была на совести Луиса. Во–вторых, я чувствовал, что Консепсьон ужасающе изменилась. Моя Консепсьон, та, что жила в Триане, никогда не была жестокой. А помимо всего прочего, мне не особенно нравилась моя собственная роль. О да, конечно, Валенсийский Чаровник сохранил и прежнюю гибкость, и ту несколько аффектированную элегантность, которая так пленяла публику, а меня изрядно раздражала. Но главное — удалось ли ему избавиться от страха? Ведь именно страх в значительно большей степени, нежели трагическая гибель Пакито, положил конец карьере Луиса, да так, что, не явись Амадео Рибальта, о возвращении на арену не могло быть и речи. Если Луис победил страх, я оказываю ему огромную услугу, но в противном случае могу невольно стать убийцей. Сейчас я еще могу отступить, позвонив в севильскую гостиницу «Колон» и сообщив дону Амадео, что священный огонь в Вальдересе угас и всякая попытка вывести его на арену неизбежно закончится фиаско. Но имел ли я право лгать тем, кто питал ко мне столь глубокое доверие? Имел ли я право предать нашу с Луисом дружбу? Вдруг для него возвращение на арену спасительно? А Консепсьон?.. Я не мог отказаться от возможности жить подле нее, когда снова займу свое место рядом с ее мужем. Желая как–то отделаться от терзавших меня мыслей, я встал, при свете зажигалки взглянул на часы и обнаружил, что полчаса, назначенные Луисом, истекли.
Я поднялся по лестнице, стараясь ступать как можно тише. Из–под двери Консепсьон на втором этаже не пробивалось ни лучика света. Очевидно, она спит, даже не подозревая о наших диковатых развлечениях. Я вскарабкался на третий этаж и, толкнув, как просил Луис, дверь на чердак, застыл на пороге, парализованный представшим моим глазам зрелищем. Прямо на полу Луис расставил несколько фонарей, и теперь в центре освещенного круга стоял Валенсийский Чаровник в полном парадном облачении. Держался он в той же позе, в какой запечатлели его афиши самых славных времен. Получилось так, словно я открыл дверь в давно минувшее: передо мной снова был тореро в белом, затканном серебром костюме, и лишь алые пятна галстука, пояса и чулок бросали кровавую тень на эту белизну. Надвинутая на глаза монтера [24]придавала взгляду глубину, которой ему всегда немного не хватало. Луис сохранил прежнюю красоту, и теперь я убедился, что, если его талант хоть чуть–чуть выше среднего уровня, он снова сумеет завоевать толпу. Вальдерес изучал мое лицо, стараясь определить, каково мое первое впечатление.