Детектив Франции. Выпуск 7 (сборник)
Шрифт:
Она слушала его с интересом, время от времени сочувственно вздыхая: «О!» Продолжая говорить, он спрашивал себя, насколько он искренен. Ему казалось, что он был достаточно искренен, но в то же время он поймал себя на том, что следит за своими мыслями и словами. Тогда он взял ее за руку и сказал:
— Кандис, вы хотите провести этот день со мной? Вы понимаете, что я имею в виду? Я снял здесь комнату.
Она сказала:
— Нет. Я хочу купаться. Впрочем, если хотите, то вечером, я не возражаю.
Спустя двадцать четыре часа он вернулся на виллу. Удобно устроившись в шезлонге на
— Но я не играл, дорогая, клянусь тебе.
— Значит, ты не придумал эту историю с инжектором?
— Нет. Теперь он исправен, можешь проверить. Если бы я захотел играть, то не поехал бы так далеко, здесь масса казино в округе. Кроме того, я не стал бы ничего придумывать.
— Как бы не так, — сказала она. (Четыре года назад между ними произошло очень серьезное объяснение. Это было в ту ночь, когда он проиграл в Каннах пять миллионов франков, и тогда он торжественно поклялся, что никогда больше не переступит порога игорного зала.) — Кроме того, ты мог пойти на свидание к какой-нибудь красивой девушке, но если я тебя об этом спрошу, ты все равно не ответишь мне, поэтому я не спрашиваю, — добавила она, покрывая лаком ногти.
Он с улыбкой взглянул на нее, и она тоже улыбнулась, глядя на него с молчаливым вопросом.
— В тот момент, — скажет он позднее своему адвокату, — она гордилась мной, гордилась, что я еще способен соблазнить молодую и красивую девушку, и это чувство одержало тогда верх над ревностью. Я чуть было не признался ей во всем.
— Что же вас остановило? — поинтересовался метр Бодо.
Киршнер опустил голову:
— Господи! Если бы я это тогда сделал, это избавило бы меня от многих неприятностей…
— Вот что мы сделаем…
Метр Бодо нажал на кнопку одного из трех магнитофонов, а именно того, на который он записывал сверхсекретную информацию. Его кабинет, расположенный на авеню Поля Думе, выходил на террасу, которая сейчас была залита солнечными лучами. В кабинете была современная удобная мебель, светлые стены, и сам адвокат, шестидесятилетний полнеющий мужчина, улыбался теплой и добродушной улыбкой человека, способного успокоить, поднять настроение и выправить ваше дело, каким бы запутанным оно ни было.
— Вечер в Бо мы оставляем, — сказал он в микрофон, — потому что девушка заполнила в отеле регистрационную карточку. В «Библо» же мы не оставили никаких следов, следовательно, мы не будем пока упоминать об этой шалости в Сен-Тропезе. — Он выключил магнитофон, чтобы вставить ремарку личного характера, давясь от смеха: — Если владельцы отелей в Сен-Тропезе будут заставлять заполнять карточки всех девушек, которых приглашают их клиенты в свои комнаты, то им понадобятся машины Ай-би-эм…
Было решено, что Киршнер не будет упоминать о том, что произошло 3 августа. В тот день, когда Марта была на пляже, прислуга отправилась на автобусе в Сен-Рафаэль, Брижитта каталась на яхте в компании своих друзей, а Франсуа отсыпался в своей комнате после бессонной ночи, Киршнер прошел в кабинет, чтобы сделать несколько звонков в Париж и в Бурж, где находился завод, а также в Тулон. В этот каникулярный период заводы работали
У юноши были длинные белокурые волосы, большие голубые глаза, прямой нос, очень красивое лицо. «Тип аркадского пастушка», — подумал Киршнер, вставая и идя ему навстречу.
Но особенно поразили Киршнера глаза юноши, они иронично улыбались и в то же самое время не могли ни на минуту задержаться ни на одном предмете. Голос юноши тоже показался ему неестественным, с модуляциями грегорианского речитатива. Оборвав приветственные фразы, полные извинений, Киршнер сухо спросил:
— Что вам нужно?
— Надеюсь, вы ничего не имеете против молодых…
«Будет выпрашивать деньги», — подумал Киршнер.
К своему удивлению, он терпеливо слушал разглагольствования юнца о беззащитном и нежном поколении, брошенном в общество жесточайшей конкуренции. Продолжая говорить, тот открыл папку, и Киршнер заглянул одним глазом в ее содержимое: это была безобразная гуашь, изображающая яркими и кричащими красками какое-то подобие ада, как воспринимает его инфантильное сознание, сформировавшееся на литературе. Или парень считал это шедевром? Киршнер испытывал нечто вроде жалости. Он сунул руку в карман и выудил десятифранковый банкнот.
— Держи, малыш! Бери и уходи, мне не до тебя.
Но парень не уходил, его улыбка становилась еще шире, улыбка статуи на портале собора в Шартре, выражающая спокойствие, которое заставляет вас осознать вашу собственную бренность…
— Это стоит гораздо дороже, господин Киршнер.
— Откуда тебе известно мое имя?
— Вы посмотрели не все картины, господин Киршнер…
Он быстро перебрал пальцами картонные листы.
— Некоторые из них вполне стоящие…
За последним рисунком показались три цветные фотографии форматом 18 х 24. На одной был изображен Киршнер, лежащий на пляже «Пампелон». Рядом с ним сидела Кандис без бюстгальтера. Киршнер обнимал ее за плечо и целовал шею. На другой фотографии они шли, держась за руки и улыбаясь, по набережной Жан-Бар. Третья была снята на террасе «Мускардена»: Киршнер гладил рукой короткие и жесткие волосы девушки, глядя на нее одновременно отеческим и возбужденным взглядом.
— Я предпочитаю снимки, — сказал Киршнер. — А я принял тебя сначала за идиота.
— Я и есть безумец, — сказал юнец, — безумец без гроша.
Киршнер перевел взгляд с фотографий на лицо парня, пытаясь заглянуть в его смеющиеся бегающие глаза…
— Ты настолько привык к наркотикам, что опускаешься до гнусного шантажа?
— Запрещенный прием, господин Киршнер…
Он вдохнул воздух и продолжал более агрессивным тоном:
— Мы не жадные, вы просто удивитесь низкой цене…
— Посмотрим…
— Господин Киршнер, вы могли бы сами назначить цену, но я уверен, что она превысит нашу и у меня может сложиться впечатление, что мы вас обираем.