Детектив Франции. Выпуск 7 (сборник)

Виан Борис

Это началось в субботу. В шесть часов, перед выходом из Дворца правосудия, судья сунул в портфель дело Страсберг, чтобы изучить его подробнее дома в воскресенье.

В десять часов вечера, сидя в тиши своего кабинета, он в который раз перечитывал знакомые страницы. В одиннадцать часов в дверь постучали и в кабинет вошла его дочь, приехавшая на уик-энд из Экса. Она сказала, что ложится спать, что фильм по телевизору был занудным и что в одном магазине Экса она видела великолепный пояс с металлическими кнопками. Катрин была очаровательной девушкой-подростком с живым умом и быстрой реакцией. (Ее отец утверждал, что у нее в голове была каша, так как в каждой ее фразе содержалось минимум три мысли.) Судья заметил с некоторым раздражением, что она заглядывает в разложенные на столе листы бумаги. По его мнению, это было бестактно. (Раньше

судья упрекал дочь в том, что она не проявляла никакого интереса к этому делу.) Катрин взяла в руки фотографию, найденную в вещах убитой, о которой до сих пор ничего не было известно прессе.

— Смотри-ка, Кристиан.

— Кристиан?

— Да, Кристиан Сольнес.

— Ты знаешь этого юношу?

— Естественно. Кто его не знает… Это он поет знаменитое «Письмо к Дуна».

— Что это за «Письмо к Дуна»?

— Шлягер.

Она начала напевать песенку, заполняя паузы щелканьем пальцев:

Моя любовь, я решился писать тебе, Потому что писать легче И я не вижу твоей насмешки О! О! над моими корявыми словами.

— Действительно, очень корявыми, — согласился судья. — Спокойной ночи.

Но, прежде чем она вышла из кабинета, он спросил ее:

— У тебя есть этот диск?

— Думаю, что есть.

— А на конверте есть его фотография?

— Кажется, да.

— Ты можешь принести его?

— Зачем тебе?

— Надо, — сказал судья.

Она вернулась с диском, и судья мог констатировать поразительное сходство между молодым человеком с прядью волос, закрывающей лоб, снятым в каком-то порту Лазурного берега, и молодым исполнителем «Письма к Дуна». Не дожидаясь утра, он снял трубку и набрал номер комиссара Бонетти:

— Послушайте, что обнаружила моя дочь!

5

На этой стадии расследования Кандис Страсберг не казалась следователям особенно противоречивой личностью. Согласно сведениям, полученным из Америки, это была девушка из обеспеченной семьи, прослушавшая три курса в калифорнийском университете Пенмарк. Ее характеризовали как умную, независимую, занимающуюся нерегулярно, но способную наверстать упущенное накануне экзамена. Ее отец был администратором на заводе в Нью-Джерси, производящем красители. Ее мать, француженка по происхождению, вышла вторично замуж и жила в небольшом городке Бриндсбале, в штате Орегон. В течение двух первых лет учебы в университете Кандис жила у тетки в Сан-Франциско, старой девы со скромным достатком, очень привязанной к племяннице. Последний год Кандис жила одна или «у друзей». Согласно сведениям относительно ее жизни в период, непосредственно предшествовавший ее путешествию во Францию, она была взбалмошной, фривольной, самовлюбленной, эгоцентричной поклонницей поп-музыки и мексиканских кружев. Но сведения, полученные немного позднее, говорили о ее принадлежности к политической группе левого экстремистского толка с ярко выраженными кастристскими симпатиями. Она принимала участие в пылких дискуссиях: читала марксистскую литературу, могла предаваться ночью разгулу, а днем активно участвовать в массовых демонстрациях против войны во Вьетнаме и расовой сегрегации. Одни знакомые описывали ее как «интеллектуалку», другие, напротив, говорили о ней как о нимфоманке. Она прекрасно знала марксистскую диалектику, но всегда приукрашивала ее.

Пятьдесят процентов опрошенных свидетелей считали ее веселой, жизнерадостной девушкой без проблем, желающей получить от жизни максимум. Другие пятьдесят процентов подчеркивали, что за веселой беспечностью Кандис скрывалась меланхолия с саморазрушительными тенденциями. «Это был тип девушки, подвергающей все анализу и склонной к рефлексии», — заявил один из ее товарищей по университету, который был в нее влюблен, но которого она отвергла.

Кандис имела большую популярность в колонии хиппи и битников Сан-Франциско, но отличалась от этих молодых нигилистов большей консервативностью. Она могла отрицать структуры и принципы, но дальше этого не шла. По словам ее приятеля журналиста Эда Тэчера, она относилась к типу людей, «которые выбрасывают в окно все стулья из квартиры, но тут же вносят через дверь комфортабельные кресла». Она не придавала большого значения морали, но могла быть верной в любви и дружбе. Деньги не играли

для нее большой роли, но, по свидетельству некоторых, она была скупой. Другие утверждали, что она была способна на коварство. Согласно сведениям, поступившим из Федерального бюро по борьбе с наркотиками, Кандис Страсберг никогда не занималась торговлей или потреблением наркотиков, но с «учетом ее социального окружения» можно предположить, что она время от времени употребляла слабые наркотические средства, такие, как марихуану или гашиш. Преподобный Лоуренс Дартхел, священник университета Пенмарк, сообщил, что за два года до смерти Кандис пережила какой-то таинственный кризис. В своем показании он писал, что она была совершенно неприспособленной к жизни в этом обществе, как, впрочем, и многие другие молодые люди, безнадежно ищущие выхода, в то время как мы, взрослые, чувствуем себя беспомощными и не можем им его указать. Подобное заявление, будь оно сделано католическим священником, было бы воспринято как ошеломляющее.

Когда Кристиан Сольнес увидел ее впервые в этот вечер 29 июля в «Папагайо», в Сен-Тропезе (ее высокий стройный силуэт внезапно возник из ночи в дверях, а кольцо табачного дыма вокруг ее головы напоминало нимб), он подумал, что это спасательная шлюпка, экипированная радаром, мотором мощностью в 600 лошадиных сил, и отважным капитаном. Кристиан парил, раздираемый противоречивыми потребностями, примирявшимися наконец к трем часам ночи и на короткое время. Слабо защищенный аурой наигранной беспечности, которую он распространял вокруг себя, осторожно передвигаясь от столика к бару, словно боясь сломаться, в эту ночь он пил и курил все подряд, походя, не желая никого обидеть и пытаясь заглушить мучившие его противоречивые ощущения. Он курил марихуану, простые сигареты, пил виски, курил еще более едкий и терпкий гашиш. И теперь в магическом огне светомузыки, от запаха пота и духов, от прилипавших и отлеплявшихся от него тел он чувствовал себя одиноким мореплавателем, наслаждающимся коротким затишьем перед бурей. Он знал, что скоро вечный вопрос снова начнет его мучить: как выжить? Но он знал также, что в другом уголке его мозга, к сожалению гораздо более маленьком и затуманенном, он всегда найдет ответ: в любом случае завтра будет новый день.

В этот момент он увидел ее в сопровождении мужчины с грубым лицом, который ей абсолютно не подходил. Ее спутник осмотрел присутствующих холодным и уверенным взглядом коршуна, наблюдающего с дерева за парой львов, пожирающих внизу газель, в ожидании набить себе внутренности, когда они закончат пир. Кристиан, впившись взглядом в девушку, подошел к столику. Мужчина спросил его:

— Вы знакомы?

Кристиан отметил, что голос его звучит дерзко, в тоне слышался понятный вызов. Перед его глазами словно мелькнуло на мгновение лезвие кинжала. Благодаря конопле он улавливал сегодня не только все звуки, но и все помыслы. Однако ему хотелось услышать звук ее голоса, и он спросил:

— Как тебя зовут?

— Гислейн, — сказала она.

Квадратное лицо ее спутника расплылось в ухмылке. Кристиан с восторгом внимал сладким звукам ее голоса, с восхищением смотрел на нежный овал ее лица, мысленно сравнивал ее с Весной Боттичелли, случайно заглянувшей в эпоху пилюль и группового секса.

Ее смуглый спутник, одетый в сорочку «Таити» и носивший на пальце перстень, сделал знак официанту и сказал, указывая на Кристиана:

— Уберите его отсюда.

Но Кристиан уже сел за столик и сказал:

— Я здесь вроде неприкасаемого, господин сержант Шрайвер.

— Я уже видел тебя по телеку, — сказал тип, смягчившись, — для наркомана ты поешь недурно.

— Это низко, сержант Шрайвер.

— Почему ты зовешь меня сержантом?

— Из-за вашей изысканности, господин посол.

Тип повернулся к Кандис:

— Ты хочешь, чтобы я выставил его?

— Нет, — сказала она, — я сама пригласила его за наш столик.

— Очень приятно, — сказал тип иронично. — Меня называют Марчелло.

Кристиан пожал протянутую ему руку и повернулся к стоявшему у столика официанту:

— Двойной виски моему другу Марчелло.

В этот момент проигрыватель заиграл «Письмо к Дуна». Диск ставили несколько раз за вечер, когда Кристиан приходил сюда, и обычно он ничего не имел против, ему даже это нравилось, но сейчас ему было стыдно.

Он знал, что в третьем такте он не смог вытянуть фа, хотя во время записи сделал много попыток. В конечном счете остановились на лучшем варианте, но сейчас это его смущало.