Детектив Франции. Выпуск 7 (сборник)
Шрифт:
— Принимай их группами, — сказал министр, — но не в сенате. Лучше где-нибудь на нейтральной почве. Улыбайся им во весь рот и говори, что ты всегда делал для сына все возможное: Оксфорд и прочее.
— Кембридж.
— Пусть будет Кембридж. Короче, скажи им, что он совершеннолетний и у него есть все прививки, а ты…
— Но ты же обещал мне…
— Я уже и так достаточно подмочен и не хочу окончательно простыть.
— Ты что же, вот так и оставишь меня одного?
— Это ты должен наконец оставить своего сына-кретина. Особенно сейчас нам это абсолютно ни к чему. К тому же этот идиот судья в Тарасконе убежден, что…
— Ты знаешь не хуже меня, что Бернар не имеет к этому делу ни малейшего отношения.
—
— Мы отклоняемся, Марсель. Так что я скажу журналистам?
— Не мне тебя учить, как проводить избирательную кампанию.
Конференция была бурной. Из семнадцати присутствовавших журналистов одиннадцать представляли оппозицию. Фотографов собралось еще больше, чем репортеров, и они старались запечатлеть каждый поворот головы и изменчивую мимику красивого и надменного лица Луи Вокье. Он поспешил перевести разговор на болезненную проблему современной молодежи и университетские реформы. Но один из журналистов справедливо заметил, что Бернару было уже тридцать лет, и молодежная тема была оставлена. Вокье ловко ушел от вопросов по поводу увольнения Бернара и почему он занимал этот пост на бирже по рекомендации отца. И только в 21 час 30 минут маленький и язвительный Жозеф Либницки, корреспондент «Западной демократии», задал ему вопрос, который вертелся на языке у каждого:
— Господин председатель, можно ли, по вашему мнению, рассматривать попытку самоубийства как признание виновности?
— Господа, — сказал Луи Вокье, — я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Прошу считать пресс-конференцию законченной.
Когда Бернар получил новую повестку для «дачи дополнительной информации», он очень удивился, увидев в кабинете, в который его проводили, судью Суффри.
— Надо же, — сказал он, — вы специально приехали с юга?
Но судье было не до шуток.
IV
РАЗВЯЗКА
9
Несмотря на то что уже давно истекли все сроки содержания под стражей Маттео Галлоне, он по-прежнему находился в следственном изоляторе дю Пюи. С одной стороны, собранные против него улики казались жандармским властям еще недостаточными для передачи дела в прокуратуру, но, с другой стороны, с учетом тяжести обвинения, выдвигаемого против него, не могло быть и речи, чтобы выпустить его. Но, как позднее сказал сержант Мэзерак, «Господь был с жандармами». Документы бродяги не были выправлены, во Францию он проник незаконно и, кроме того, признался в краже одного велосипеда. Ежедневно за ним приезжала машина, чтобы отвезти его в участок, откуда он возвращался в свою камеру лишь поздно вечером.
Галлоне задал головоломку жандармам, утомившим его бесконечными вопросами, сменяя дружеский тон на угрозы и заставляя его в сотый раз повторять одно и то же. То его допрашивал рядовой жандарм, то Аджюдан, иногда их было сразу несколько, в том числе и офицеры. Даже командир эскадрона Кампанес и подполковник Брюар провели в его обществе несколько долгих часов.
Как и следовало ожидать, очная ставка со свидетелями (с теми, которые видели бродягу в синей куртке неподалеку от места убийства и участвовали в Лионе в составлении портрета-робота) не принесла ожидаемых результатов: одни уверяли, что узнали его, другие говорили, что не узнают. Впрочем, эта ставка была абсолютно излишней, так как Галлоне никогда и не отрицал, что находился в указанное время в окрестностях Бо.
Он признался, что похитил зеленый велосипед при выходе из де Горда в ночь с 15 на 16 августа, а ночь 16 августа провел в гротах Сен-Жине. Почему этот велосипед был найден в канаве с помятой рамой и рулем? Потому что его сбила машина при пересечении двух дорог, которые жандармы
Он шел весь день, а вечером, выбившись из сил, остановился в гротах Сен-Жине. На следующее утро он ушел, забыв о насосе, а в четырех километрах от Сен-Жине он похитил другой велосипед и в тот же вечер добрался до Сета.
До сих пор все совпадало, а также тот факт, что 16-го утром часть дороги, которую он прошел пешком от Сен-Реми до Фонвьеля, привела его в Бо. Он мог остаться на автостраде, и это было бы логично, но мог также повернуть налево, на департаментскую дорогу № 27, идущую параллельно Адской долине. Поскольку дорога нависала и шла выступом, он мог заметить спящую под открытым небом туристку или моющуюся в источнике (неподалеку от места убийства был источник); либо она шла впереди него и он нагнал ее, либо она могла идти навстречу ему и он свернул с пути, чтобы следовать за ней. На семнадцатый день допросов одно было известно наверняка: гарпун для подводной охоты был найден в трехстах метрах от места преступления. Конечно, он не был орудием убийства, но нельзя было исключить, что преступник первоначально намеревался воспользоваться им и лишь позднее отдал предпочтение кожаному шнурку (Маттео носил грубые солдатские башмаки с кожаными шнурками). Рыболовные снасти были похищены с виллы в де Горде как раз в то время, когда Галлоне находился в том месте. Не слишком ли много совпадений?
Но Галлоне продолжал отрицать свою причастность к ограблению виллы, и, к слову сказать, ни один из его отпечатков не был там найден. Именно в этот момент произошло нечто необычное.
Кампанес потребовал произвести обыск в Сете в доме, где последнее время жил подозреваемый. Судья Суффри подписал ордер и передал его в комиссариат города Сета. Утром 16 января офицеры полиции Латюиль и Вило появились в доме Джузеппе. Им открыла Женевьева, так как Джузеппе уже ушел на работу. Когда в начале первого Джузеппе вернулся, он застал дом перевернутым вверх дном: ящики стола были выдвинуты и освобождены от своего содержимого, одежда с вывернутыми карманами валялась в спальне на кровати. Все оказалось впустую. «И что тем более было глупо, что мы сами толком не знали, что искать», — признает позднее офицер полиции Вило. Принадлежащую убитой вещь? Бумажник? Фотоаппарат? Чековую книжку? Аккредитивы? Эти жандармы верят в Санта Клауса. Когда они уже собирались уходить и даже просить извинения за беспорядок, Вило заметил на руке Женевьевы часы, и они чем-то поразили его. Необычно было видеть эти большие часы, предназначенные для подводного плавания или ныряния, на руке простой женщины, жены рабочего, а может быть, он просто связал эти часы в своей голове с гарпуном (хотя в списке предметов, похищенных с виллы, не упоминалось ни о каких часах). Он попросил Женевьеву снять часы и показать их ему. Неожиданно сердце его запрыгало в груди: часы были американские.
В последние дни в Вашингтон были отправлены телексы и получены ответы. При выезде из США на Кандис Страсберг были «маленькие золотые часики на коричневом кожаном ремешке». Вокье, Киршнер и Сольнес подтвердили, что видели на ней такие часики, которые так и не были найдены. Таким образом, еще раз рухнула надежда прижать бродягу к стенке. Уже наступил февраль, когда Кампанес скорее из проформы, чем по убеждению, еще раз вызвал потерпевшего владельца ограбленной виллы, и тот сразу узнал часы: он не внес их в список, так как считал, что они лежат в ящике стола его лионской квартиры. Это был большой шаг вперед.