Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы)
Шрифт:
С тех пор прошел год.
Из больницы Федя вышел в конце августа. Он лежал сначала в травме, а потом в психушке, поскольку рыжий и его соседи сказали милиции, что на них напал сумасшедший, у которого были страшные глаза, пена у рта, и бормотал он что-то непонятное… В дальнейшем это подтвердилось. Федя и в больнице вел себя агрессивно, все куда-то рвался, все с кем-то пытался подраться… Но в конце концов лечебница и аминазин сделали свое дело, и Внучек выписался со «значительным улучшением», ко всему равнодушный и кроткий, как новорожденный ягненок.
С тем он и вернулся в Каминск.
Зава
По возвращении Феди в Каминске пошли слухи, что он с группой головорезов из КГБ все это время был в Москве и готовил там государственный переворот. Гнев «народный» тут же настиг его, и Федя был избит «неустановленными лицами». Правда, как всегда, неустановленными они были для милиции, а весь Каминск знал, что сделали это глушаковцы: они не могли пройти мимо возможности поколотить кого-нибудь безнаказанно.
Осенью того же года вернулся с севера хозяин квартиры, и Федя едва не оказался на улице. Спасибо Шуше, который по просьбе своей будущей супруги порекомендовал Сысько взять Федю на работу. Тот согласился и не прогадал: на работе Федю ценят, у него лучший участок в городе. Вместе с работой получил Федя и однокомнатную квартиру в «крейсере». Правда, квартира служебная, но тут ничего не попишешь, дворникам других не дают.
А жизнь в Каминске идет своим чередом. Банда Глушака подросла, увеличилась и стала полной хозяйкой «крейсера» и его окрестностей, которые день ото дня расширяются присоединением к ним новых территорий с вассалами. Надпись на заборе «КПСС — к суду» стерли, но на ее месте появилась новая: «Смерть буржуям!». В горотделении госбезопасности появился новый сотрудник — Дробин, руководит им старый начальник — Карнаухов. Все так же печатает на машинке Байметова, все так же ходит на дежурства на ТЭЦ зануда Николаев, расследует очередное убийство из хулиганских побуждений Толстых, метет тротуар вокруг «крейсера» Внучек.
Тротуар и двор «крейсера» — гордость и боль Феди. В шесть утра его можно увидеть во дворе с метлой. В семь на улицу выходит новый начальник строительства ТЭЦ — молодой еще парень, всего год назад работавший главным инженером, а с отъездом Хуснутдинова возглавивший стройку.
— Шир, шир, — скребет в стылой утренней тишине асфальт метла Феди.
— Чак, чак, — звучат в той же тишине шаги начальника, идущего к машине.
Каждый из них занят своим делом и не обращает внимания на другого.
Год назад, когда Федя впервые появился во дворе «крейсера» и встретился с этим парнем, он кивнул ему, как когда-то тот просил его делать. Но парень шарахнулся от него, как от прокаженного…
И тогда Федино сознание, надломленное травмой и притупленное аминазином, вдруг с необычайной ясностью воспроизвело Луконина, возвышающегося над кафедрой, и Надеина, излагающего свою классификацию человечества…
Так и должно было случиться, и не стоило этому удивляться. И Луконин, и Надеин правы.
Опершись на метлу, смотрел Федя в спину своего апостола и уже не думал, что помог ему выставить паруса для того, чтобы он мчался по волнам жизни к тому, что называется успехом. Люди играют в игры, правила которых
Зимой у Феди было много хлопот со снегом. Большой фанерной лопатой он отбрасывал снег с дорожек, иногда по полдня скалывал лед и наст и думал о том, что с приходом лета ему будет легче.
Лето наступило, но забот не убавилось.
Глушаковцы, собираясь ночами в беседках, вырывают скамейки, выбрасывают столы, корежат перила, оставляют везде надписи и рисунки, называющиеся неприличными. Феде с утра приходится восстанавливать разрушенное. И так каждый день без выходных и отпускных.
А с середины лета глушаковцы нашли новое развлечение.
Федя вместо старых разбитых урн заказал на «ящике» три новые — железные. Урны сварили из толстого листа, разбить их не было никакой возможности, но это не остановило подростков. Глушаковцы сначала просто переворачивали их по ночам и наблюдали, как утром Федя ставит их на место и убирает разбросанный мусор.
Потом им показалось этого мало и к ночным переворачиваниям добавились дневные развлечения: подростки стали бросать окурки мимо урн на глазах у Феди. Идет какой-нибудь сопляк лет четырнадцати — пятнадцати, останавливается рядом с урной и демонстративно бросает окурок на асфальт под лошадиное ржание единомышленников, сидящих неподалеку в беседке.
Федю это выводит из себя, он грозит подростку кулаком и от возмущения не может сказать ни слова. И то, и другое приводит малолетних балбесов в дикий восторг, и они, посидев в беседке и не найдя себе других занятий и развлечений, вспоминают, что дворник угрожал члену кодлы и «явно приборзел». После этого начинается охота на дворника. В конце концов его отлавливают в темное время суток и бьют. Правда, бьют не сильно и не по лицу, но не потому, что боятся «испортить ему фотокарточку». Глушаковцы не желают лишаться такой необычной игрушки, во-первых, а во-вторых, им интересней причинять боль душе, чем телу…
Если судьба занесет вас в Каминск, найдите время пройти возле «крейсера», когда Федя метет тротуар, и бросьте окурок в железную урну…
Повествование третье
Запах магнолий
Мост притягивал его, как магнит притягивает железо.
Эта громада с арочными опорами, с широченным железобетонным пролетом, с гирляндой горящих фонарей на нем и решетчатыми перилами была единственным ориентиром среди больших и малых домов, разбросанных на дне и склонах бывшего оврага.
С каждым его шагом мост рос, увеличивался и вдруг растворился, исчез, как исчезает для человека перспектива дома, в подъезд которого он входит, вместе с мостом пропало и притяжение. Он остановился у начала неширокой пешеходной лестницы, ведущей вверх по склону оврага.
Теперь ориентиром, за который мог зацепиться глаз, стала гостиница «Жемчужина», светящиеся разноцветные окна, длинные балконы, опоясывающие каждый этаж, делали ее похожей на многопалубный корабль, отправляющийся в увеселительное морское путешествие… Образ отплывающего в круиз судна был настолько ярок, что он почувствовал себя пассажиром, опоздавшим на этот пароход, и от этого ему стало еще тоскливей.