Детективное агентство Дирка Джентли
Шрифт:
– Понятно, – сказал Ричард.
– Вернулась только убедиться, что он заметил мое отсутствие, – пояснила она, не отрывая сурового взгляда от какой-то точки на столе. – А то он может и забыть.
– Он на месте? – осведомился Ричард.
– Кто его знает. Разве это кому-то интересно? И вообще спрашивайте у тех, кто на него работает. Лично я – нет.
– Пропустите его ко мне! – рявкнул из своего кабинета Дирк.
Она сердито посмотрела на Ричарда, встала, распахнула дверь в кабинет и сказала:
– Сами пропускайте!
А затем захлопнула дверь и вернулась на место.
–
– Я вас не слышу, – сообщила бывшая секретарша Дирка. – Как я вас услышу, если меня здесь нет?
Ричард сделал умиротворяющий жест, который был успешно проигнорирован, и прошел через приемную. Открыв дверь в кабинет, он удивился царившему там полумраку. Жалюзи были опущены, на стуле, откинувшись на спинку, развалился Дирк. На его лице играли тени от странного устройства из нескольких расставленных на столе предметов: серой велосипедной лампы, отбрасывающей бледный свет на негромко постукивающий метроном. К маятнику была привязана начищенная до блеска серебряная ложечка.
Ричард бросил на стол два коробка спичек.
– Садись, расслабься и смотри на ложку, – приказал Дирк. – Твои веки смыкаются…
У дома Ричарда, взвизгнув тормозами, остановилась еще одна полицейская машина. Угрюмого вида человек выбрался из нее, подошел к дежурившему у подъезда констеблю и помахал у него перед носом удостоверением.
– Инспектор Мейсон, уголовный розыск Кембриджшира, – представился он. – Здесь живет Ричард Макдафф?
Констебль кивнул и указал на боковую дверь с узкой лестницей, ведущей к квартире на верхнем этаже. Мейсон торопливо вошел в дом и тотчас вновь появился на улице.
– Там посреди лестницы стоит диван, – сообщил он констеблю. – Уберите.
– Уже пытались, сэр, – с тревогой ответил тот. – Похоже, он застрял. Все лазают прямо через него, сэр. Простите, сэр.
Мейсон пробуравил его еще одним мрачным взглядом из своего широкого, отработанного за долгие годы ассортимента: от самого недоброжелательного и угрюмого, чернее тучи, до смиренно-усталого и лишь немного мрачноватого – таким он одаривал своих детей в дни рождения.
– Уберите, – зловеще повторил он, снова вошел в дом, на ходу задирая полы пальто, чтобы перелезть через диван.
– Ну как, не нашли его? – осведомился водитель, вылезая из машины. – Сержант Джилкс, – представился он. Вид у него был утомленный.
– Насколько мне известно, нет, – изрек констебль, – но мне никто ничего не сообщает.
– Знаю, каково это, – поддержал водитель. – Стоит только вмешаться уголовному розыску, и тебя тут же заставят возить их туда-сюда. А я, между прочим, единственный, кто знает, как он выглядит. Я останавливал его на трассе сегодня ночью. Мы только что из дома Вэя. Там ужас что творится.
– Тяжелая выдалась ночь?
– И не говорите, чего только не произошло… То убийство, то какие-то лошади в ванной… У вас, я гляжу, такие же драндулеты, – добавил он и указал на автомобиль, в котором приехал сам. – Как же он меня бесит! Печку включаешь на полную, а все равно холодно. Радио врубается и вырубается, когда само захочет…
Глава 19
В
Знай вы его достаточно близко, то догадались бы, что сегодня настроение его было странным в чрезвычайной степени, поскольку он и без того всегда казался слегка чокнутым. Впрочем, близко знали его немногие. Пожалуй, лишь мать. Но между ними теперь шла холодная война, и последние пару месяцев они друг с другом и словом не перекинулись.
Еще у Майкла был старший брат Питер, добившийся невероятных высот на службе в морской пехоте. Если не считать встречи на похоронах отца, Майкл не видел Питера со времен Фолклендской войны, откуда тот вернулся в блеске славы и в орденах и смотрел на младшего брата с высокомерным презрением.
Питер пришел в восторг, узнав, что руководство издательским домом «Магна» взяла на себя мать, и по этому поводу послал Майклу рождественскую открытку. Для него самого величайшим наслаждением в жизни было упасть в грязный окоп и хотя бы минуту пострелять из пулемета. Британское газетное производство и издательское дело даже в теперешнем своем смутном состоянии вряд ли принесли бы Питеру столько же удовольствия – по крайней мере пока на их суверенитет не посягнули бы, к примеру, какие-нибудь австралийцы.
Сегодня Майкл очнулся очень поздно после кошмарно холодной ночи и беспокойных видений, не отпускавших его и сейчас, почти в середине дня.
Во сне его мучили знакомые ощущения утраты, одиночества и вины, к которым по непонятной причине примешивалось еще и невообразимое количество грязи. Это одиночество, неизменно сопровождаемое грязью, тянулось несусветно долго, а потом вдруг начали «твари слизкие ползти из вязкой глубины» [5] . Этого он уже вынести не мог и подскочил в липком, холодном поту.
5
Здесь и далее цитаты из «Поэмы о старом мореходе» С.Т. Кольриджа в переводе Н. Гумилева.
Он не понял, при чем тут грязь, но чувства потери, одиночества, а главное – жгучей обиды, желание все вернуть быстро нашли пристанище в его душе.
Даже слизкие твари казались странным образом знакомыми и продолжали маячить на задворках памяти, пока он сооружал себе поздний завтрак, чистил грейпфрут и заваривал китайский чай, просматривал колонку об искусстве в «Дейли телеграф» и неуклюже менял повязку на порезанной руке.
Покончив с этим, он задумался, что предпринять дальше.
Как ни удивительно, ему удалось взглянуть на события вчерашнего вечера холодно и беспристрастно. Он все сделал четко, правильно и вовремя. Однако это ничего не решало. Все самое главное было впереди.
Что – все? Ему не понравился этот непонятный ход мыслей.
Обычно к этому времени дня он уже добирался до своего клуба, где его всегда посещало необычайно приятное чувство предвкушения множества дел. Теперь же ни в клубе, ни в каком другом месте заняться ему было нечем, а потому дни тянулись медленно и тяжело.