Дети Ангелов
Шрифт:
– Дайте мне рацию. Я войду первым, а остальные пусть входят после моего сигнала.
Генерал хмыкнул и, чувствуя себя полным идиотом, согласился. Виктор не давал о себе знать минут десять, и Романов начал терять терпение. Но тут рация зашипела, и послышался голос Виктора:
– Входите спокойно. Сопротивления не будет.
Но бойцы не привыкли входить спокойно. Держа оружие наготове, подстраховывая друг друга по всем правилам, они ворвались через ворота, посыпались через высоченный забор, готовые в любой момент подавить сопротивление противника. И оказалось, что все это напрасно, потому что противника можно было вязать голыми руками. Вся охрана особняка находилась в бессознательном
– Куда их? – спросил Романов, решив ничему не удивляться. – В больницу или в камеру?
– В камеру, конечно, – рассеянно ответил Виктор. – Они все очухаются через пару часов и будут как живчики…
Он внимательно водил глазами по двору, пытаясь что-то отыскать. Романов подозвал командира подразделения и тихо сказал:
– Скажешь своим, что испытывали новое спецсредство. И чтобы никому…
Командир молча кивнул и увлек часть людей в дом, где нашли несколько перепуганных насмерть поваров и другую прислугу. Больше в доме никого не оказалось. И тут ожил Виктор:
– Сидорин в подвале. Вперед!
Он безошибочно нашел дверь и спустился вниз во главе отряда бойцов. Но добраться до олигарха оказалось непросто, потому что металлическая плита, заменяющая дверь в помещение, где он укрывался, не поддавалась никакому инструменту, даже тяжелому ручному тарану. Пришлось вырезать ее автогеном.
Сидорина в комнате с компьютерами и мониторами не оказалось. Нашли его в туалете, сидящим на унитазе, и лицо его было бледно-зеленым. Бойцы сдернули его с сиденья, но тут же выпустили, брезгливо отстранившись. Виктор шепнул что-то Романову, и тот подозвал одного из бойцов:
– Найдите где-нибудь памперс, что ли. Иначе вся машина провоняет…
Услышав это, Сидорин чуть слышно прохрипел:
– Жуковского… найдите Жуковского…
– О чем это он? – спросил генерал Виктора.
– Надо по дороге подъехать к медицинскому фонду. Вы знаете, где это. Там его вылечат.
Во дворе уже стояли два больших автобуса, куда бойцы вповалку грузили бесчувственных охранников. В другую машину складывали оружие, в том числе четыре снятых с башен тяжелых пулемета. Тут же работала следственная бригада прокуратуры, протоколируя происходящее. Но приблизиться к Сидорину генерал никому из них не позволил. Олигарха погрузили в санитарный фургон и повезли в Москву. Остановились около здания фонда, и Виктор о чем-то коротко переговорил с вахтером. Вскоре оттуда вышел человек, Виктор подвел его к фургону. Подошел туда и Романов. Человек заглянул через открытую дверь, недолго смотрел на лежащего Сидорина, потом отвернулся и сказал:
– Все, будет жить, – и ушел, не попрощавшись.
Сидорин вздохнул облегченно и даже, кажется, слегка порозовел.
Романов сел в машину и вдруг заметил, что Виктора больше нет рядом. Только что был и неожиданно исчез…
А потом произошло нечто вовсе непонятное. Когда въехали на Лубянку и открыли фургон, Сидорина там не оказалось, а два охранявших его бойца бессмысленно смотрели куда-то вдаль и ничего не соображали. Романов не верил собственным глазам – его машина ехала следом, они нигде не останавливались, и генерал ни разу не выпускал фургон из вида. Сам он, имея определенный опыт общения с этими таинственными людьми (а он не сомневался, что именно они приложили руку к исчезновению олигарха), еще мог переварить случившееся. Но как объяснить другим, и сделать это так, чтобы тебя не приняли за сумасшедшего? И генерал с неожиданным облегчением подумал, что наверняка он служит последний день…
День тридцать первого декабря тысяча
После этого помещения опечатывали, а задержанных с извинениями отпускали. Они бросались к телефонам, но было уже поздно – в многомиллионном мегаполисе такие случаи давно стали обыденным явлением, и никто не поднимал из-за них особой шумихи. Особенно в такой день, когда главной сенсацией стал неожиданный уход президента.
Никто не заметил также и исчезновения самого миллиардера Роберта Сидорина – это имя было мало известно широкой публике, а те, кто знал его, считали, что он отдыхает на горном курорте.
В этот же день в Москве произошло еще одно событие, о котором и вовсе никто не узнал, кроме его участников. Командир отдельного батальона радиоэлектронного подавления накануне вечером получил приказ свернуть технику и отбыть по месту постоянной дислокации, и сейчас на плацу воинской части царила веселая суматоха, сдабриваемая заковыристым матерком. Личный состав, который всегда рад любому изменению в скучной солдатской жизни, весело сворачивал антенны, не преминув, воспользовавшись неразберихой, отправить гонцов в магазин за забором, чтобы достойно встретить Новый год.
Не радовался только старший лейтенант Крамаренко. Вместо ожидаемого поощрения он получал сейчас грандиозный втык от начальника штаба батальона.
– Что же ты натворил, идиот! – Майор не стеснялся в выражениях. – Посмотри, что пишут! – И он бросил на стол перед Крамаренко какую-то смятую газету.
Старший лейтенант взял ее и прочитал крупный подзаголовок: «Безответственная военщина своими несанкционированными действиями нанесла материальный урон сотням москвичей!» Ниже шел текст: «По неподтвержденным данным, при включении мощного военного передатчика вышли из строя сотни мобильных телефонов. Наш источник в Министерстве обороны подтверждает…»
Крамаренко оторвал глаза от газеты и удивленно посмотрел на майора.
– Что за ерунда? И когда это они успели?
– Какая тебе разница, когда успели? Натворил дел! Командир отбиваться не успевает!
– Но товарищ майор! Я же выполнил приказ! Написано – любой незарегистрированный сигнал…
– Ты что, самый умный? Это же была всего лишь несущая частота!
– Ну и что? – все еще пытался доказать свою правоту старший лейтенант. – В приказе ясно сказано – любой сигнал!
Но доказывать что-либо майору было бесполезно, потому что он вместе с командиром батальона только что вернулся от высокого начальства, которое поимело их по полной программе. Крамаренко понял, что из него делают стрелочника, и на него нашло. Это иногда бывало с ним, когда он понимал свое бессилие против явной несправедливости. В детстве он в такие моменты бросался в драку на пацанов вдвое больше его, но со временем научился усилием воли сдерживать себя. Вот только язык удерживать так и не научился.