Дети Дюны

Герберт Фрэнк Патрик

Очень важно чувство прикосновения к песку, подумал Лето. Сейчас мальчик очень хорошо чувствовал под собой крупнозернистый теплый песок, на котором он сидел, глядя в бездонное яркое небо. Его усиленно кормили большими дозами меланжи, и ум Лето временами испытывал чудовищные завихрения. В горловине этого водоворота бесконечно вращались одни и те же вопросы, на которые он не находил ответа. Почему они так настаивали, чтобы я сказал это? Гурни был неумолим, в этом нет никаких сомнений, и действовал он по приказу госпожи Джессики.

Для этого

«урока» его вывели из сиетча на яркий полуденный свет. У мальчика было странное ощущение, что во время этой короткой прогулки в нем развернулась ожесточенная битва между герцогом Лето Первым и старым бароном Харконненом. Они сражались внутри него и посредством него, поскольку он не давал им столкнуться прямо. Эта битва показала Лето, что произошло с Алией. Бедная Алия.

Я был прав, когда боялся этих путешествий после приема Пряности, подумал он.

При воспоминании о госпоже Джессике Лето охватило горькое чувство. Ее проклятый гом джаббар! Надо сразиться с ним и победить, или умереть, сражаясь. Она не сможет приставить отравленную иглу к его горлу, но вполне сможет послать его в долину смерти, о чем недвусмысленно говорила ее собственная дочь.

В его сознание проникли какие-то гнусавые звуки. Они менялись в тональности, становились то громче, то тише… то снова громче. Лето никак не мог понять, слышит ли он реальные звуки или это говорит съеденная им меланжа.

Лето ссутулился, сложив руки на груди, горячий песок жег ягодицы. Перед мальчиком был расстелен ковер, но он предпочел сидеть на голом песке. На ковер легла большая тень. Намри. Лето продолжал неотрывно смотреть на пузырившийся в некоторых местах старый грязный ковер. Мысли текли своим чередом, в то время как глаза машинально осматривали умопомрачительно зеленый горизонт.

Под сводом черепа, в мозгу, грохотали барабаны. Было жарко, мальчика трясло словно в лихорадке. Жгучее давление насиловало его чувства, от этого исходила лихорадка, сжигавшая чувства, — теперь Лето сознавал только надвигающуюся гибель. Намри и его нож. Давление… Давление… Лето находился в каком-то подвешенном состоянии между песком и небом, его ум подчинялся только лихорадке. Сейчас он ждал, ждал, что произойдет некое единственное, первое и одновременно последнее событие.

Жаркие сверкающие лучи беспощадного солнца хлестали словно плетью, не зная ни милости, ни сострадания. Где он, мой Золотой Путь? Отовсюду наползали какие-то жуки. Отовсюду.

Мне не принадлежит даже моя кожа. Посылая импульсы по своим нервам, Лето ожидал ответа, словно от другого существа.

Пошлите сигнал голове, — приказал Лето своим нервам.

Голова, которая, похоже, все-таки принадлежала пока ему, склонилась вперед, в направлении пятен пустоты в ярком ослепительном свете.

Кто-то прошептал: «Он сейчас находится очень глубоко».

Нет ответа.

Обжигающее, как огнем, солнце громоздило невыносимую жару.

Медленно постепенно распрямляясь, поток его сознания повлек Лето сквозь последнюю завесу зеленеющей пустоты, а там за низкими, свернутыми, как змеи, дюнами, на расстоянии не более километра за вытянутой вдоль горизонта линией меловых скал, там простиралось буйное зеленое будущее, расцвет, бурный рост, текущий

в бескрайнюю зелень, зеленое безумие, вечно длящееся и никогда не прерывающееся зеленое безмолвие.

Во всем этом зеленом величии не было ни одного великого червя.

Какое богатство дикой зелени, но нигде не видно Шаи-Хулуда.

Лето почувствовал, что преступил старые границы и вошел в новую, неведомую доселе землю, о которой могло свидетельствовать лишь его воображение, и что отныне он заглядывает за последний занавес, который зевающее от скуки человечество называет Неведомым.

Такова была кровожадная реальность.

Он почувствовал, как красный плод его жизни, словно раздавленный, выпустил из себя сок, вытекший в песок. Эта жидкость была не что иное, как эссенция Пряности, смешанная с его кровью.

Не будет Шаи-Хулуда, не будет и Пряности.

Сейчас Лето прозревал будущее, в котором нет места великим серым, извилистым, как черви или змеи, дюнам. Он знал это, но не мог вырвать себя из транса, чтобы воспрепятствовать такому исходу.

Внезапно его сознание начало стремительно перемещаться назад, назад, подальше от такого смертельного будущего. Мысли свернулись, спрятавшись в его чрево, стали примитивными, их можно было пробудить ото сна только сильными эмоциями. Лето почувствовал, что не способен сконцентрироваться ни на какой конкретной части своего видения, но зато внутри зазвучал голос. Голос вещал на древнем языке, который Лето отлично понимал. Голос был музыкальным и веселым, но слова били Лето словно дубиной.

«На будущее влияет не настоящее, глупец, это будущее формирует настоящее. Переверни все свои представления. Как только будущее задано, события начинают разворачиваться так, что это будущее становится неизбежным».

Эти слова пронзили душу Лето. Все его тело — от головы до кончиков пальцев ног — было охвачено глубоко укоренившимся ужасом. Из этого он вывел, что его тело все еще существует, но дерзкая природа и огромная сила его видения заставляли Лето чувствовать себя запятнанным, беззащитным, неспособным заставить мышцы подчиняться его воле. Он понял, что все больше и больше подвергается натиску того скопища чужих жизней, которые некогда заставили его поверить в свою собственную реальность. Страх заполнил все существо мальчика. Он подумал, что еще немного и он утратит контроль над собой и впадет наконец в Мерзость.

Он почувствовал, как его тело извивается от ужаса.

Он должен одержать победу в этой схватке с множественной памятью и вновь выиграть добровольное сотрудничество с нею. Пока же все эти давно прекратившиеся в реальной вселенной жизни ополчились против него, даже царственный Гарум, которому Лето так доверял. Мелко дрожа, он распростерся на песке, в котором не было никаких живых корней, неспособный придать никакого выражения собственной жизни. Лето попытался сконцентрироваться на ментальной картине своей сущности, но тут на него обрушились самые разнообразные человеческие тела — самых разных возрастов: от младенцев до дряхлых стариков. Он припомнил, чему когда-то в раннем детстве учил его отец: «Пусть твои руки станут сначала юными, а потом старыми». Однако сейчас все его тело было погружено в утраченную реальность, и цельный образ растворялся в других лицах, черты которых услужливо подсовывала ему его память.