Дети Хедина (антология)
Шрифт:
Мефодьич отцепил скелет и перевалил его через плечо, будто нес раненого. На другое плечо повесил автомат.
– Вот ведь до чего дошло, – ворчал он, – оборонять родные могилы чучелом фрица. Сначала от них защищаешься, теперь вот ихним же образом.
– Говорили уже, – махнул рукой Евграфыч, – не в нашу же форму его было рядить! Из этих зомби как-то лучше получаются. Это не жульство даже, а военная хитрость.
…Через полчаса все трое опять сидели в норе у Мефодьича, смотрели на вновь разведенный огонь. Разобранный скелет лежал сложенным в мешке у Кимыча, оружие и амуниция – в сумках у Евграфыча. Единственное,
Домовые вообще по понятным причинам ведут ночной образ жизни, поэтому сейчас для троицы было что-то вроде раннего, хорошо начатого утра.
Мефодьич еще раз заварил свой коронный травяной чай и вновь раскачивался в кресле, попыхивая трубочкой. Снова философствовал:
– Заметил я, случаются все эти акты вандализма в основном по весне или в начале лета.
– А тут и думать нечего, – отозвался, не дослушав, Евграфыч, – весной у всех психов обострение. Так даже в твоих газетных обрывках написано. А эти что, нормальные, что ли? Так что все на поверхности!
– Да уж, – сказал кладбищенский, – психика молодая, неуравновешенная. Мы ведь кого-то и уморить могли такой психической атакой.
– Невелика потеря, – буркнул служивый. – Неповадно будет. Сильных духом среди таких все равно нет, а на слабых мы всегда управу найдем.
– Мы-то найдем, – у Мефодьича в руках появилась знакомая тетрадь. – А везде ли есть мы?
Он перебирал узловатыми пальцами хрупкие пожелтевшие вырезки.
Возникла пауза, и в норе слышалось только, как потрескивает огонь и шуршат эти клочки бумаги.
ОТВЕТНЫЙ УДАР В СПИНУ ПАВШИМ
ВАНДАЛАМИ ОКАЗАЛИСЬ ШКОЛЬНИКИ
ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ НА КЛАДБИЩЕ
– Людям надо этим заниматься, – вздохнул Евграфыч, – а не нам, старой нежити. Извини, Кимыч, про тебя не подумал…
– Живым нынче не до мертвых, – ответил Мефодьич, подняв одну вырезку на уровень глаз и посмотрев сквозь нее на огонь, будто хотел разглядеть какие-то тайные водяные знаки. – Вот самим и приходится…
– Я не в обиде, – сказал Евграфыч, – мне-то что, даже интересно стариной тряхнуть. Ему вон тоже, – он кивнул на Кимыча, – боевое крещение принять в самый раз. Кстати, молодцом, парень!
– Старался, – коротко ответил Кимыч.
– А я вот думаю, – произнес Мефодьич, – опыт надо передавать и распространять! Так что Кимыч прав. Надо выходить на городского. А может, даже на всемирного. Если он есть.
Юстина Южная
Чужая
Меня зовут Таня.
Татьяна Андроникова. Это совершенно точно. Я прежняя, я сознаю себя прежней, ощущаю себя прежней. Нет никаких сомнений: я это я. Пока не приходит горячий бриз… Тогда мне становится страшно.
Он зовет меня Василиной, ни разу не сбился на Таню, разве только с паузой иногда произносит… но не важно, я уже привыкла. Отозваться на имя несложно, собственно, я и отзываюсь. И внутри ничего не вздрагивает, не переворачивается.
Василина – примеряю ее имя – звучит неплохо, будто и не чужое. Ведь
Я вру. Самой себе.
Дзззынь… Дзззынь…
– Слышу, Тань! Мы идем!
Я переступила с ноги на ногу, переложила сумку в левую руку, размяла затекшую ладонь. Спустя минуту дверь отворилась. Василина, элегантная и легкая, в облаке восточно-жемчужной «5-й авеню», ступила на лестничную площадку. Следом, чуть замешкавшись, – Аркадий. Одет красиво, по-праздничному – белая рубашка, агатово-черный костюм. Если в его облике и чувствовалась определенная скованность, неловкость, она с лихвой компенсировалась обаянием и искренней улыбкой. Которой Аркадий тут же и одарил меня. Как любого человека, оказавшегося бы на пороге его квартиры.
– Привет, Танюш!
– Привет! – Я улыбнулась в ответ.
Василина загремела ключами.
– Cielito, иди, машину заводи, – скомандовала она весело.
Аркадий сбежал по ступенькам к гаражу, и спустя несколько минут мы выруливали на дорогу.
Деревья мелькали, оставаясь на корочке памяти слайдами старинных диафильмов. Дерево в зелени, дерево с легким налетом золота, красное дерево. Газон, газон, газон… Дерево.
Сколько лет прошло с тех пор, как последний диапроектор выкинули на помойку? Кажется, им пользовались мои бабушка и дедушка в детстве, а мама уже жила в эпоху цифры и плазмы. Прогресс. Автомобили с электродвигателями, машины на биодизельном топливе, технологии с приставкой «нано», гиперсмартфоны со встроенными проекторами и поддержкой высокоскоростных сетей передач, регенеративная медицина – никого этим не удивишь. Остается только с философским спокойствием принимать все стремительные перемены этого мира. Тем более они несут с собой такие полезные открытия.
Я машинально глянула в зеркало заднего вида – симпатичная девушка… сорока лет. Рядом Лина – тоже девица среднего возраста. Подумать только, а бабушка умерла в семьдесят пять. Жаль не дожила.
– Пожалуй, обгоню того неадеквата, – негромко говорит Аркадий. – Не хочу за ним тащиться, мало ли что.
Аркадий… Так я и не научилась называть его Аркашей или Кешей, как зовет Лина. Первый раз я вообще не заметила его, поглощенная дебатами с двумя коллегами-фармацевтами. Журналист на медицинском симпозиуме – я не восприняла его всерьез. Но, когда встретила в нашем институте, обратила внимание. Мы разговорились и болтали несколько часов. Его поглотила тема, а меня… Да, собственно, какая разница? К тому времени он уже был знаком с Василиной. Моей… не подругой, нет, но хорошей знакомой.
Я отвлеклась от воспоминаний, посмотрела на дорогу. Аркадий потянулся нажать кнопку и…
Как странно. Бампер машины, идущей впереди, надвинулся на лобовое стекло. Слишком близко… так нельзя… почему мы едем вниз… О господи!!!
И дальше снова были кадры диафильма.
Немного.
Но я помню каждый.
Асфальт. Серый, в черную точечку. Ляпка жвачки, раздавленной рифленым ботинком, – зигзаги впечатались в ее грязный кружочек. Сумка, женская, из дорогущей кожи. Покачивается у меня перед носом. Рукав светлой блузы, шелковой, такой нежной и полупрозрачной. «Она жива?», «Кажется…», «Только не трогайте!» Мои пальцы шевелятся. Струйка, липкая. Ползет. Глаза ее отслеживают. Красная. Глаза закрываются.