Дети Хедина (антология)
Шрифт:
Сияние. Ослепляет, режет. Убегающие стены коридора, мятного цвета с белой полосой наверху. Бег замедляется, останавливается. «В пятую», «Сатурация, давление», «Промедол в вену»…
Больно. Тут. И там. И в боку. И в голове. Но не сильно. Потолок. Светлый. Он мне нравится. Он ведь есть… потолок. Значит, я тоже есть. Я его вижу. А еще я вижу симпатичную девушку в халате. Она склоняется надо мной, улыбается. «Вы пришли в себя? Меня зовут
«Аркадий?» – спрашиваю я.
Через неделю я была на ногах. Первое, что сделала, когда смогла ходить, пошла к Василине. Туда не пускали – она лежала в реанимации. Я осталась стоять у стеклянных окон и видела только бинты. Бинты, бинты и кусочек лица – нос, губы… А еще я видела Аркадия, тоже за стеклянной стеной, только в соседнем, свободном, зале. Он сидел на стуле и сквозь стекло молча глядел на этот кусочек.
Он почти не пострадал. Да и я дешево отделалась. Так вышло, что основной удар приняло на себя пассажирское кресло впереди – место Василины. Почему так произошло? Зачем? За что? Для меня все казалось неважным. Это произошло.
Аркадий сидел там, а я… больше всего на свете я хотела войти, встать сзади, опустить руки на плечи, погладить сгорбленную спину, зарыться носом в копну каштановых волос и шептать, шептать что-то ласковое, доброе, успокаивающее. Только, наблюдая за утопленным в ледяной обреченности взглядом, я понимала – ему было бы все равно. Он не вздохнул бы, не приник к теплой ладони, не прошептал: «Что бы я без тебя делал?» Сейчас, как никогда раньше, обнажились тонкие нервы наших отношений. Предо мной сидела истина с поникшими плечами. Простая истина – он любит ее. Любит, как уже давно не принято. Безумно.
Я не имела ничего против Лины. Никогда. Женщина с характером, женщина – улыбка, женщина во всех смыслах этого слова. Я уважала ее. В конце концов, это был его выбор. Я только жалела, что не я на ее месте. Даже сейчас.
– Таня.
Я обернулась.
– Никита? А ты что…
– Ты чего вскочила, здоровая моя? Иди-ка в палату.
– Я к Лине… и Аркадию.
– Потом. Потом – обязательно.
Он сказал это очень жестко и взял меня за руку. Я позволила отвести себя в другое отделение, этажом выше. Там Никитка сдал меня медсестрам, пожурив девчонок, что проглядели беглянку.
– Ты оперировал ее? – спросила я, когда он уже стоял в дверях.
– Да. И не я один. Двумя бригадами еле справились.
– Все… серьезно?
Он помедлил.
– Расскажу завтра, обещаю.
– А Аркадий…
– Да увидишь ты своего Аркадия. Он заходил к тебе, ты на процедурах была.
– А не знаешь, что там с судом?
– Ну, дорогая, ты еще спроси, как там его собака поживает. Придет, сам расскажет. И… не спускайся пока к Лине. Все равно нельзя.
Я кивнула, он вышел.
Никита
А еще он был моим близким другом. Одно время – очень близким, но то время давно прошло. Он знал Аркадия с Линой и многое знал про меня; практически все. Наверное, поэтому я доверяла ему безоговорочно.
На следующий день Аркадий зашел ко мне.
Он радовался, что я выздоравливаю, очень радовался. Даже улыбался. Извинялся за аварию, и я совершенно ясно слышала непроизнесенные извинения за то, что это не он сейчас в больнице, закованный в гипс и перемотанный бинтами. Он разговаривал со мной, а думал о ней. И так было правильно, я понимала. Я только не могла смотреть на ужас, копошившийся в провале зрачков, не имеющих дна. Он страшно боялся.
Мы поговорили о суде, о том, что вину сначала записали на него – ехал сзади, – но свидетелей набралось предостаточно, и обвинение сняли. Говорили обо мне, что болит, как лечат.
Спустя полчаса я рискнула:
– Что с Линой? Ей… лучше?
Аркадий молчал недолго, секунд двадцать, не больше, и эти секунды отпечатались в сердце неровной цепочкой следов.
– Она умирает, – сказал он.
Как-то тихо это прозвучало, по-детски беспомощно. И рядом с одними следами легли двадцать других.
– Но как?..
Аркадий чуть приподнял плечо, показывая сомнение или непонимание. Выражение лица осталось все таким же детски недоуменным.
– Они сделали все, что могли.
Честно говоря, не помню наш дальнейший разговор. И был ли он вообще? Аркадий ушел, а я осталась сидеть. Деревья за окнами слегка покачивались, ватные клочки облаков норовили забить голубые щели неба.
Если бы я могла, я бы отщелкала слайды диафильма назад.
Жаль, ночь нельзя растянуть на полжизни. Я так нуждалась во времени. Мысли приходили чуждые, опасные, притягательные. Если судьба отняла все шансы, имею ли я право вырывать у нее из зубов последний? Для себя, для нее и для него.
Я попросила медсестричек подключить для меня ноут и до утра читала доклады и статьи за подписью проф. Н. Сонина. Когда вечером Никитка заглянул навестить меня, я была готова. Почти…
– Ну что, что?.. Танька, ты действительно хочешь знать? Костей у нее целых мало осталось, печень – всмятку, легкое осколком ребра пробито, тяжелая черепно-мозговая… Мы, мать его за ногу, не волшебники.
Я не плакала. Бессмысленные занятия меня никогда не привлекали. Нахмурилась, сцепляя пальцы в замок.