Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Вначале мне было трудно привыкнуть называть ее Галиной Ивановной. А когда мы оставались вдвоем, я, как и прежде, называл ее Галей.
Как-то в воскресный вечер мы с Галей, Сережей и Олей были в гостях у Светланы Викторовны.
Пили чай из самовара, с вареньем из терна и вспоминали, как летом собирали терн в лесу и колючки кололи нам руки. Мы пили горячий чай, а на улице февральский ветер заметал снежную пыль.
По радио передавали, что Сталинград готовится отметить третью годовщину со дня
Мы ели пирог и слушали музыку. А когда кончилась передача, Галя начала рассказывать о том, как привезли ее на окраину Берлина в бараки, обнесенные четырьмя рядами колючей проволоки. Там долго осматривали ее богатые немцы, заставляли открывать рот, изгибаться, поворачиваться кругом. Ее купила маленькая толстая немка, жена генерала.
Хозяйка жила в особняке. Она поместила Галю в длинной, узкой комнате за кухней.
В первый же день Галя вымыла гору грязной посуды, перетрясла все ковры и убрала семь комнат.
Генеральша на хлеборезке отрезала тоненький кусочек хлеба и кинула ей, пододвинула миску с какой-то коричневой жидкостью…
Хозяйке не нравилось, как Галя стелила скатерть, как раскладывала ложки. А дети ее были капризны и, чуть что, подставляли свои кулаки прямо Гале в лицо.
Особенно донимал Галю хозяйский сын. Он ходил в черной форме с блестящими аксельбантами, перекинутыми через плечо. Он состоял в организации маленьких фашистов «Гитлер-югенд».
Этот «гитлер-югенд» часто кидал в Галю свои ботинки, смеялся и противно фыркал: «Фи, фи». Иногда он вдруг начинал кричать: «Ура! Ура! Галя, Галя, твой рус-солдат валит в штаны!»
У нас горели глаза. Эх, схватить бы нам его за эти аксельбанты!
Галя рассказала, как ее хозяйке принесли извещение о том, что на Восточном фронте погиб ее брат. Хозяйка прибежала на кухню, схватила с плиты кастрюлю и плеснула кипятком Гале в лицо…
Муж хозяйки, генерал, воевал на Восточном фронте. Галя каждый день убирала его кабинет. На одной стене в позолоченной раме висел портрет длинноухого и надменного владельца кабинета; напротив же, тоже в раме, висел портрет его любимой собаки.
Галя рассказала о том, как в 1943 году начались сильные бомбардировки Берлина. Самолеты летели низко над крышами; грохот моторов и взрывов потрясал даже стены глубоких подвалов.
После налета советских самолетов Галя вышла из бомбоубежища. Она обрадовалась, увидев берлинские дома, объятые пламенем.
Все чаще и чаще она слышала, как генеральша и ее гости стали произносить слово «Сталинград».
Вскоре в Берлине был объявлен шестидневный траур. Немцы ходили злые и мрачные, с черными повязками на рукавах пальто. А Галя радовалась: выстоял и победил Сталинград!
Генеральшу часто навещали военные. «Откуда ты?» — спрашивали они Галю. А она
— Если бы вы видели, как перекашивались их морды! — сказала Галя. — Живьем проглотить хотели.
Тут Оля не выдержала, соскочила со стула и, подпрыгнув, бросилась обнимать Галю. Она забралась к ней на колени, обвила ее шею руками и, не отпуская от себя, повторяла:
— Еще, еще рассказывай!
Глава двадцать седьмая
ЛАМПОЧКИ
Война кончилась, а у нас в детдоме стало беспокойней. Каждый ждал каких-то перемен в своей судьбе.
Все чаще приезжали отцы и матери. На наших глазах происходили незабываемые встречи.
А некоторые уезжали ни с чем; в списках облоно была большая путаница, в них значились и те, кто всего несколько дней прожил в нашем детдоме, а потом был отправлен дальше. В бумагах терялись следы, зато в жизни возникали неожиданные встречи, совпадения и догадки.
Приедет кто, а сердце не на месте: а может быть, это приехали за мной, а может быть, это мне привалило такое счастье?
Как-то у нас в городке на несколько дней остановились цыгане. Начали цыганки ходить из дома в дом, предлагали погадать. Им рассказали, что в детдоме тоже маленькая цыганка живет.
И мы говорили Земфире:
— Вот и за тобой приехали!
Она очень испугалась, раньше была такая веселенькая, а теперь притихла; боялась нос высунуть.
А откуда вы знаете, что я цыганка? Это кто-то меня ударил палочкой, вот я и почернела.
Если бы ты была не цыганка, ты бы так плясать и петь не умела, — говорили мы ей.
Однажды цыгане толпой подошли к детдому.
Как узнала об этом Земфира, схватила тетю Фешо за юбку и спряталась.
Мы выбежали во двор на цыган посмотреть.
Хотели они в корпус зайти, но сторож их не пустил. Больше всех шумела старая цыганка:
— Отдайте нам нашу девочку! Будет у нас жить, будут ей завидовать, монистами звенеть будет. Цыган цыгана никогда не обидит.
— Она вовсе не ваша, а наша, — возразил кто-то старой цыганке.
А она не унималась:
— Нехорошо птичку в неволе держать.
— У нас не неволя, а специальный детский дом, — спокойно объяснил сторож.
— У вас гнездышко, дорогой человек, умная головушка, но пора птенчику из гнездышка выпорхнуть; отвыкнет девочка от цыганской жизни. Послушай старую цыганку, будет тебе закуска, будет и выпивка.
Но сторож был неумолим. И мы решили в случае чего защитить Земфиру. Только после того, как Капитолина Ивановна вмешалась в этот разговор, цыгане нас оставили, а вскоре покинули городок.
Курчавая, смуглая наша Земфира опять стала непоседой и даже хвасталась: