Дети Ивана Соколова
Шрифт:
Но я ведь еще не знал тогда, что этот человек в первые дни войны потерял свою семью. Он жил надеждой напасть на след своего единственного сына. А когда исчезла надежда, решил усыновить мальчика.
Капитолина Ивановна рассказала летчику, что у нас в детдоме живет мальчик, который забыл все, что с ним было раньше, и именно его летчик решил назвать своим сыном.
Но случилось то, что трудно было даже предугадать: радость потрясла Сережу, и он вспомнил все, что забыл.
Глава
ДОБРЫЕ ДНИ
Мы едем, едем, едем!
Няня Дуся нам машет рукой. Она сказала: «Отдохну без вас, галчат, кофту к зиме свяжу».
А я ей не поверил. До зимы далеко, мы уезжаем, а Евдокия Петровна остается. Мне жаль няню.
Наш городок не такой уж тихий. Спозаранку стучат плотники — они рубят пристройку к дому.
А вот и навес. Под ним бочки и ушаты. Сыплются удары молотков. Это барабанят бондари. Они выбегают из мастерской. Кто машет нам клепкой, кто железным обручем. А у одного в руках целое днище.
Машина чуть замедлила ход.
Показался и Василий Кузьмич. Над седой головой он поднял свой картуз с блестящим козырьком:
— Счастливо-о!
Машина набирает скорость.
Не успели мы опомниться, как оказались на станции.
Оля испугалась, когда загудел, зафырчал и зашипел паровоз; а я бы верхом вскочил на него и понесся вскачь.
Мы заполнили весь вагон. Счастливчики заняли места у окон. Слава и Сережа сейчас же забрались на третью полку. Все мы не отрываясь смотрели в окна, где нам навстречу неслись телеграфные столбы, сторожевые будки и зеленые флажки стрелочников.
Скорей бы увидеть Сталинград! Вот уже по обе стороны полотна железной дороги искореженные танки, выкрашенные в жабий цвет, остовы разбитых вражеских машин и пятнистые орудийные лафеты. Когда они шли на нас, дрожала земля.
Виднеются мотки колючей проволоки и окопы, заросшие сорняком.
Кто-то пытался затянуть песню, но она не ладилась, так как мешала думать и смотреть.
…Вот и пошли, как у нас говорят, сталинградские «кочегуры», балки и холмики. К ним прилепились одноэтажные домишки, сделанные и из свежевыстроганных досок и из обгоревших бревен.
Медленней, медленней идет поезд. И наконец колеса замолчали совсем.
Я прыгаю с подножки. Даже не верится, что стою на сталинградской земле. А вот и такой знакомый перекидной мост над путями!
Сталинградские пионеры протягивают нам букеты цветов. Вся площадь у вокзала полна людьми. Они пришли встречать детдомовцев. Нас ждали автобусы, украшенные цветами и зелеными ветками.
Шофер открывает дверцу. Мне кажется, что я его где-то видел раньше, так же как и почтальона с сумкой, который машет нам пачкой газет.
Оля поглаживала блестящие никелированные защелки у окон автобуса, а я смотрел в окно. Так хотелось всюду побывать, взобраться
Если бы можно было попридержать автобус, чтобы он останавливался на каждом углу, у вывесок, плакатов, витрин…
Еще повсюду виднелись груды битого кирпича и железные прутья перекрытий, но расчищенные и подметенные тротуары придавали улицам опрятный вид.
Эх, если бы записать тогда все наши возгласы, все слова! Ведь по этим улицам мы учились ходить.
— Вот, вот, посмотрите, я жил здесь до войны!
— На этом стадионе мой папа в футбол играл!
— А тут был магазин, в нем мама работала продавщицей.
— А вот по этой улице дедушка любил гулять!
— А я с бабушкой на этой остановке слезал, когда в детский сад ездил!
И мы вспоминали каждый свое: кто — круглый стол под яблоней, кто — качели, кто — киоск, где продавался квас…
Сережа дернул меня за рукав: да, он прав, именно здесь стояли солдатские кухни, и отсюда дяденька потащил нас в детский приемник.
Автобус остановился в центре города, у здания восстановленной школы.
Не успели отдохнуть — в баню, из бани — в столовую. Где бы ни появлялись, нас обступали незнакомые люди, начинали расспрашивать, угощать лимонадом, пирожными, приглашали к себе в гости; спрашивали, нет ли в нашем детском доме тех, о ком им очень хотелось хоть что-нибудь узнать.
И мы тоже спрашивали о своих знакомых, соседях, но только немногие счастливчики нападали на след…
Тогда сталинградцами стали тысячи людей, приехавших из всех советских республик восстанавливать наш город.
Жар шел от развалин, разогретых солнцем. Когда налетал ветер, молодые деревья шумели своей скромной листвой. Но они не могли еще защитить нас от горячих лучей.
Я с удовольствием слушал перезвон трамваев. У трамвайных рельсов вспыхивали огни электросварки.
В мои глаза изредка попадал наш сухой сталинградский песок, поэтому они чуть слезились.
Галя позволила мне вместе с Сережей пройти к памятнику Хользунову. Мне хотелось пройти пешком там, где нас промчал автобус, а потом повернуть обратно и выйти к Волге.
Вначале мы даже взялись за руки. Нечего болтать, когда так много надо увидеть. А на Сережу вдруг нашло: идет со мной по сталинградской улице и без умолку говорит о своем Ленинграде. В другое время я слушал бы его не отрываясь — и про Васильевский остров, и про раздвижные мосты, — но сейчас ведь мы шли по Сталинграду.
— Замолчи! — Я сжал ему руку.
И сразу вспомнил о своей спутнице, о ее шершавой руке. Вот с кем бы я сейчас все облазил, всюду побывал, все вспомнил.
Уже сколько часов я в Сталинграде, а до сих пор не встретил ни одного знакомого человека.