Дети, которые хотят умереть

Гаd Григорий

В черном окне зареванная Ехидна лупила кулаками по столу и орала:

— Ты, кусок дерьма, ты убил его! Загубил мое дитя! Я посажу тебя на электрический стул! Изжарю до треска костей нахрен! Или твою жирную тушу расстреляют! По меньшей мере жди укол смерти! Как-нибудь ты сдохнешь, сволочь!

Директор сказал:

— Светлана, не хотите посмотреть, как референт президента говорит «дерьмо» и «нахрен»?

Говкина плюнула в камеру и потянулась, чтобы выключить связь.

— А как она называет «бедным ребенком» существо с

положительным тестом Кассандры? — сказал Баюнов. — Я записал весь разговор. Всю вашу женскую истерию.

Ладонь Говкиной упала на стол.

— И что? — сказала она, бегая взглядом. — Это будет только доказательством, как вы доводите до смерти…

— Тех, кого фактически вычеркнули из вида «человек», — прервал Баюнов. — Бывали на скотобойне? Разница небольшая. Зато вы, Светлана, угрожали настоящему человеку. Мне. Это значит, что вас проверят на тест Кассандры повторно.

— Да пошел ты, — сказала Говкина, — я не попаду в твою живодерню. Я не больная.

— Конечно, нет, здоровы, — сказал Баюнов, — но ваш сын был патологичным гомицидоманом, а вы любите его, вы плачете по нему, страшно подумать, вы могли бы использовать свою власть и тайком выпустить таких, как он, на волю. К беззащитным людям. К настоящим людям. Из ненормального сострадания вы способны устроить побег сотен пациентов. Составить свой список Шиндлера. Вы опасны для страны не меньше существа, которого породили.

Говкина прошипела:

— Говнюк, ты показал видео, зная, что я сорвусь.

— Я тратил на вас время не чтобы выслушивать оскорбления, — сказал директор. — Сейчас глава Администрации Президента получит полтора гигабайта вашего трогательного плача по сыночку Гренделю. И бурных угроз мне, заслуженному специалисту. Завтра попрощаетесь с карьерой в правительстве. Можете начинать чистить свои олимпийские медали для ломбарда. Всё. Теперь я обрываю звонок.

— Стой… те. Говорите, ради чего это?

— А вы готовы слушать? — спросил Баюнов, — или еще думаете, как прижать меня? Какой год сейчас, по-вашему? В курсе хоть, что все современное материальное право основывается на принципе гуманизма? Я только ответственный работник. Все это началось еще целых пятьдесят лет назад, когда Верховный суд в Великобритании приказал убить Мэри, чтобы спасти Джоди.

Рука Ехидны медленно поползла по столу. Ее голова была повернута в прямо противоположную сторону, сидеть так со скрученной шеей явно было неудобно, так что она выдавала себя с потрохами.

— Не стесняйтесь. Хотите также включить запись нашей беседы? Пожалуйста, — сказал директор. Говкина вздрогнула и убрала руку под стол.

— Мэри и Джоди, не слышали? — говорил директор. — Две близняшки, которые срослись в области таза. Мэри — отсталый субъект с неразвитым мозгом и слабым телом, которое высасывало жизненные соки из органов сестры, и Джоди — нормальный живой ребенок. Соединенные вместе, девочки умирали, сердце Джоди не выдерживало снабжать кровью

обеих. Но разделить их — значило убить Мэри. И суд убил Мэри. Тот самый публичный суд, которым вы меня стращали. Хотя ее родители были против.

— Эта Мэри была неразвитой, а ОН — нет.

— Не оправдывайтесь! Мозг Мэри отстал в умственном развитии, а мозг вашего сына — в эмоциональном, — сказал директор. — Мы не смогли вырастить в нем человека, и его не стало. В школе Катаны не выращивают цветов для Элджернона. Чем тратить деньги, чтобы хранить в дорогой пробирке смертельную оспу, разумней их направить на здравоохранение настоящих людей. Смиритесь. И вам не придется закладывать медали.

Говкина сказала:

— Смириться? Что-то еще?

Баюнов подался вперед к монитору, рявкнул:

— Будьте вежливы!

Ехидна опустила голову.

— Я только ответственный работник, — сказал директор, — и хочу, чтобы моя работа отлично выполнялась. Поэтому вы поможете мне попасть в состав Ревизионной группы программы «Школа Катаны». Там я прослежу за тем, чтобы мои труды никто не загубил.

Говкина молчала.

— Иначе о вашем срыве выпустят заметку в завтрашней новостной ленте.

Говкина молчала.

— Можете говорить, запись я выключил, — сказал Баюнов.

Говкина медленно открыла рот. Баюнов быстро сказал:

— Слышал, что ваш второй сын отличник и подает надежды стать талантливым дипломатом, — Буглак почмокал губами и продолжил: — Уверен, с такой высокопоставленной матерью это удастся. Ведь он — настоящий человек. Итак?

Говкина сказала:

— Вы будете отлично выполнять свою работу.

— Значит, как и вы, — сказал директор, — я свяжусь с вами.

Баюнов ударил по клавиатуре. Кино в окне закончилось.

— Мать змеи — змея, — сказал Баюнов. И повернулся к Чушкину: — Зачем вы хотели встретиться?

Все случилось так быстро. В этот момент тьма на лестнице для учеников оказалась бы кстати. Сейчас зловоние спрятанных в ней ксеноморфов было бы дыханием весны.

Чушкин сказал:

— Для утвержденного диагноза один пацие… то есть ученик ведет себя ненормально.

— Тет-а-тет со мной оставьте школьный диалект, — сказал директор. — Что не так с пациентом?

Чушкин крепко зажмурился, открыл глаза и сказал:

— Я изучил записи камер с ним за три дня. Пациент всего раз проявил внутривидовую агрессию, когда его не вынуждали. Но и тот случай был… без выражения удовольствия. Тогда я лично был свидетелем.

— Все же вы о пациенте или пациентке? — спросил Баюнов. — Этот сказ не о Гере Яве?

Королева Чужих! Сожри! Затолкай меня в вульву на месте рта! Скрой в теплой мягкой утробе! Где я не буду слышать больше этого имени. Вообще ничего не буду слышать.

— Вы брали ее дело около десятка раз — конечно, это не скрылось от меня, — сказал директор. — Чего вы боитесь?