Дети луны.

Щепетнев Василий Павлович

Митька сопротивлялся недолго, а, услышав мое предложение – организовать матч-турнир Большой Четверки, сдался окончательно. Раз карантин, то следует не унывать, а, напротив, проводить время в приятности и забавах. Об этом даже Пушкин стихи сочинил, «Пир во время чумы».

Мы зашли в спорткомитет и застали Соколова за пишмашинкой.

– Пишем? – спросил Морозовский.

– Барабаним, – ответил Соколов, не отрываясь от клавиш. – Третью страницу.

Мы сели тихонечко в уголок, и стали ждать, пока Соколов добарабанит урок.

Работа в спорткомитете

устраивала Соколова тем, что давала массу свободного времени. В свободное время он творил. Писал романы. И эти романы публиковали! Уже шесть штук увидели свет. Что бы ни случилось – война, наводнение, понос или, вот как сейчас, карантин, Соколов выдавал на-гора три страницы очередного детектива. Свои пределы он знал, и на четвертую страницу не замахивался. «Таланта не хватает на четыре страницы», – как-то после попойки признался он. По мнению Соколова, обыкновенный писатель, вроде него, пишет по три страницы в день, хороший – по пять, отличный – по десять. А самый замечательный способен и на большее. Три страницы в день триста дней в году – девятьсот страниц. Аккурат два романа, по четыреста пятьдесят страниц каждый. Шестьдесят пять оставшихся дней Соколов оставлял на правку, на непредвиденные обстоятельства, а ежели таковых не случалось, то писал впрок, про запас.

Романы Соколова я читал. Действовал в них отставной капитан, инвалид афганской войны. Потеряв под Гератом правую руку, он оставшейся левой творил справедливость, наводя ужас на воров в законе, воров вне закона, а также шпионов и террористов. Капитан наловчился бросать особые метательные ножи, за тридцать шагов попадая в спичечный коробок или негодяю в горло, по обстоятельствам, и потому, естественно, кличка у него была «Метатель». И книги назывались соответственно : «Метатель чистит город», «Метатель в зоне», «Метатель и президент». Сейчас Соколов заканчивал очередное творение, «Метатель едет в Багдад», но о чем оно, не говорил.

Если честно, никто и не спрашивал.

Наконец, он вытащил листок из машинки, добавил к двум другим листкам, спрятал листки в папку, а папку – в сейф.

– Итак, господа, вы пришли, чтобы сообщить мне пренеприятнейшее известие? – сказал он, не отойдя еще от творческого состояния, так как использовал свой фирменный литературный прием: цитируя классиков, немножко их перевирать.

– Да уж ты, верно, знаешь, – ответил Морозовский. – Куриный грипп на фабрике.

– Не падай духом. На земле живем, не на асфальте. Земля, она всегда прокормит.

– Прокормит, – после секундного размышления согласился Морозовский. – Если ее за долги не отберут.

– А ты не отдавай.

– К бунту зовешь? К топору? Против законной власти?

– Ладно, политики, – счел за благо вмешаться я, – не о том речь. У нас предложение конструктивное.

– Какое?

– Давай-ка организуем шахматный турнир. Официальный.

– Официальный по плану в декабре. Чемпионат района. А летом люди работают.

– Хорошо, полуофициальный. Кубок вызова, например.

– Кому вызов-то?

– Гриппу

куриному. Несмотря на грипп и прочие невзгоды теплинские шахматисты сохраняли бодрость духа и с присущим им от рождения героическим оптимизмом демонстрировали району, области, стране и миру невиданное самообладание и веру в мудрость начальства. Звучит? – я едва не запутался, выдавая на-гора тираду. Все-таки справился.

– Что-то в этом есть, – признал Соколов. – Вроде изучения основ марксизма-ленинизма на льдине.

– Какой льдине?

– Какой-нибудь. Папанинской. Или той, на которую высадились после гибели «Сибирякова».

– Сравнил… Одно слово – писатель.

– Жаль, телефон никак не наладится. Под это дело у облспорткомитета нужно тыщонку-другую выбить. И прессу дать, показать работу лицом, – он посмотрел на телефон. Снял трубку, подул, совсем как я давеча. – Молчит. Вот что значит – нет мобильной связи.

Связи у нас в самом деле не было. Район маленький, бедный и донельзя отдаленный, потому операторы сотовых станций не спешили строить здесь передатчик или что там положено. К тому же над районом наблюдались какие-то отклонения в прохождении радиоволн – якобы из-за близости Курской магнитной аномалии. Радиоприемник на длинных и средних волнах трещал немилосердно, а на УКВ ловил один «Маяк» с ретранслятора в соседнем районе.

Повздыхав еще чуть-чуть, мы решили позвать Бахмагузина. Легко сказать – позвать, до совхоза «Плодовод» добрых пять километров, не докричишься.

– Я съезжу, – решился Соколов.

– Когда?

– Чуть позже, когда он с работы придет. Сейчас в совхозе самая работа. Яблони, они гриппом не болеют.

– Как знать, – пробурчал Морозовский. – И потом, куда они свои яблоки-груши денут, если карантин?

– Да уж найдут, куда. Хотя, конечно…

– Вот именно. Я ж говорю – принцип домино.

«Плодовод» отправлял большую часть добра на консервный завод в соседний район. Был и свой заводик, но старенький, работающий на трехлитровых стеклянных банках. Линии постоянно ломались, а Бахмагузин их столь же постоянно чинил. Наш вариант мифа о Сизифе. Но всего выращенного заводику нипочем не одолеть.

– Водки осенью будет… – мечтательно протянул Соколов. – Нужно ж фрукты в дело пускать.

– Не водки. Кальвадосу, – поправил я.– Яблочная водка кальвадосом называется.

– А грушевая?

– Из сахарного тростника ром получается.

– Эк куда хватил… не Куба, чай.

Разговор разладился. Морозовский переживал беду на птицефабрике, Соколов обдумывал роман.

А я? Неужто у меня иных забот нет, чем деревяшки двигать, бодриться?

Мы скоренько договорились встретиться завтра – и разошлись.

Глава 11

Пожалуй, я просто пытаюсь спрятаться. Спрятаться в повседневную суету, мелкие радости и заботы, окружить себя людьми, создав барьер между собой – и чем?